Как вырастить здорового ребенка
Шрифт:
– Все, одевайся!
Мальчик вздыхает с облегчением. Я делаю вид, что не заметила его мучений. Отправляю мальчика с медсестрой взвешиваться и начинаю беседовать с мамой. Мама выглядит нормально.
– Давно он такой?
– Был все время – обыкновенный, а тут – вот такая беда!
– Давно?
– Примерно за полгода.
– Скажите, в семье есть люди с подобной комплекцией?
– Нет!
– Даже среди бабушек и дедушек?
– Нет! И едим мы, доктор, совсем немного. Он ест меньше меня!
– Извините за вопрос, но он – сын своего отца?
Она несколько
– Да, доктор, конечно.
Мальчика надо обследовать, и чем скорее, тем лучше. Может проявиться все что угодно, вплоть до онкологии. У меня остается еще один, почти риторический вопрос:
– Почему же вы не приходили раньше?
В сущности, ответ не важен. Основная часть ответа лежит на поверхности – и отсутствие времени, и трудность уговорить подростка пойти к врачу и т. д., и т. п.
Настоящая причина лежит глубоко, лежит там, внутри, и огрызается – «не тронь меня!»
Не трону, не достану. Только покажу матери рукой в ее сторону.
– Вот вам телефон эндокринолога. Вот вам все направления: на кровь, и на мочу, и на сахар, и биохимия. Вот ЭКГ. Это все, что можно сделать у нас в поликлинике. Все пройдете, и поедете к эндокринологу. Надо смотреть железы внутренней секреции, надпочечники. Только не останавливайтесь, не бросайте обследование на половине дороги – пожалейте мальчика своего! И обязательно – к невропатологу, обследовать головной мозг. Постарайтесь сделать все как можно быстрее. Может быть, эндокринолог вас сразу в больницу направит – будьте готовы.
Входят мальчик с медсестрой.
– Ну, все, брат, – говорю я ему бодрым голосом. – Я тут маме все рассказала. Не волнуйся, тебе можно помочь. У тебя есть еще возможность перерасти! Время еще есть – до восемнадцати лет!
Я совершенно в этом не уверена. И не вижу энтузиазма в глазах матери, что тяжелее всего.
Дай им сил, Боже, довести дело до конца.
Насчет смущения на приеме у врача есть у меня конкретное воспоминание. Уже когда я была студенткой, я сильно заболела. В приемном отделении больницы обустроены были такие кабинки, задернутые желтыми занавесками. Сижу я в этой кабинке, вся разбитая своей болезнью и болью. Приходит терапевт, мужчина, и начинает меня слушать. И тут я чувствую, что его рука начинает достаточно недвусмысленно ощупывать мою грудь. Затем он просто и беззастенчиво начинает прижиматься ко мне сзади. Трудно передать, что я чувствовала – такое унижение, такую беспомощность. Меня как бы парализовало внутри – я не могла даже закричать. Стала натягивать на себя вещи, как-то отодвинула занавеску. А он вышел из кабинки как ни в чем не бывало. Говорит: «Все в порядке, я не выслушал ничего». Еще бы он что-нибудь выслушал!
Вот такая зарубка в памяти, на всю оставшуюся жизнь.
Хорошо, что я человек верующий. А иначе, без «Господи, помоги!», как можно ее вынести. Я увидела ее в дверном проеме, когда дверь открылась в очередной раз. Я и «Господи, помоги!» сказала-то про себя. Наружу прорвался только вдох, а за ним многозначительный выдох. Медсестра отреагировала сразу:
– Кто там?
– Лаврова.
Мед
Она вошла через два человека. Ее лицо можно назвать симпатичным, если бы не застывшее выражение удивленного и слегка обиженного ребенка. Эдакая – не трогайте меня, я хорошая маленькая девочка. Я такая хорошенькая! Я маму и папу слушаю! Вы ведь все для меня сделаете, что я захочу?
Лет ей уже прилично за тридцать, волосы выкрашены в совершенно белый цвет.
Очки чуть-чуть уменьшают глаза, что усиливает впечатление. Голосок тоненький, как у ребенка. Естественно, разведена.
Ребенок – девочка пяти лет, разбалована, даже разболтана. На месте не стоит, не сидит, рот не открывает. Не дышит, когда говоришь «дыши», и сильно дышит, когда говоришь «не дыши». Я это уже знаю – так, наоборот, и говорю.
Можно было бы и правильно сказать, повоспитывать, что ли, но очередь большая, как всегда – нет времени на это. С нею и без воспитания сейчас не меньше чем полчаса просидишь, даже если ей просто справку в сад надо.
– Что случилось?
– Доктор, вы знаете… – И тут начинается длинный и путаный рассказ. Такой сбивчивый, с восклицаниями, который, по существу, сводится к тому, что девочка опять простудилась.
– Доктор, ну вы же нас знаете, вы нам капли в нос не назначайте, а то она мне все равно капать не дает! Ах, мы такие болезненные! Доктор, но вы скажите, почему она так часто болеет?
Пытаться ответить ей бесполезно. Она перебивает:
– Нет, ну так часто! Доктор, наверно, у нее что-то не так! Я уже ей травки купила, знаете, такие, в пачечках!
И тут же сразу подробности, типа:
– Я травки кипятила-кипятила, а они у меня все сбегают и сбегают! Ах, доктор, я, наверно, не правильно заварила? Нет, я все так, как на пачке написано! Я все правильно делала!
Как только дело подходит к моим назначениям, тут сразу начинаются возражения. Такие бурные! На любое мое слово, на любое предложение – сразу возражение, а то и два. Это мы не переносим! Это горькое! Это нам не помогает!
Ну вот, кажется, наконец, мы приходим к чему-то единому, и она даже встает со стула. Я затаила дыхание: неужели уходит? Но она останавливается и спрашивает:
– Доктор, а помните, что мы летом болели? У нас тогда такое расстройство кишечника было! Ведь и прошлым летом тоже! Нам бы обследоваться, почему она летом болеет.
Я снова делаю вдох, мысленно прошу меня помиловать, и:
– Вы же кал сдавали, мочу и кровь сдавали и УЗИ делали! Ведь все в порядке!
– Нет, а может нам в какой-нибудь институт надо съездить?
– Но ведь сейчас все у нее с кишечником в порядке!
– Да, сейчас в порядке, а вдруг летом опять расстройство будет?
– Будет расстройство, будем и обследоваться! (Слава богу, на дворе ноябрь!)
Я перехожу в наступление, если это можно так назвать:
– А то поедете в эти институты, там всяких заразных больных полно!
Это ее притормаживает, и она соглашается:
– Ну ладно, если заболеем – тогда поедем. Но, может быть, мы хоть тут, у нас, на дисбактериоз сдадим?