Как я бил Гудериана
Шрифт:
И вот теперь, запасшись продовольствием, мы с Кондратенко пылим по Рязанскому шоссе. Не терпится добраться до места назначения поскорее и поэтому едем без остановок. Глубокой ночью прибыли в Борисоглебск.
Город в глубокой, непроглядной тьме – действует суровый закон светомаскировки. Кондратенко приходится буквально пробираться на ощупь. Надо бы передохнуть после утомительной дороги, но кругом ни души. Тишину нарушает только рокот мотора «эмки» да лай встревоженных нашим вторжением собак. И вдруг видим: на одном из перекрестков в угловом доме из-под неплотно задернутой шторы пробивается свет. Я вышел из машины и постучал. Дверь открыл высокий молодой человек в военной форме.
– Можете ночевать у меня, – предложил молодой человек. – Квартира у меня большая. Дома никого нет. Да и машину есть где поставить. Работаю я в городском отделе НКВД. Фамилия моя Синицын.
Из разговора выяснилось, что наш хозяин – родной брат Ивана Васильевича Синицына, помощника командира роты 235-го Невельского стрелкового полка, того самого, в котором в 1922 году, по окончании 23-х Могилевских курсов комсостава, я был назначен на первую командирскую должность.
В ту борисоглебскую ночь просидели мы с Михаилом Васильевичем Синицыным до третьих петухов. С большой теплотой вспоминал я его брата, а также своего ротного Александра Михайловича Серебрякова – моих первых наставников, учивших меня, молодого взводного, наверное, самому сложному из всех искусств – искусству работать с людьми.
В ту ночь я узнал, что брат его умер, а вдова живет в Сталинграде, куда мы и направлялись. Поэтому по прибытии в город остановились у нее.
Сталинград еще жил мирной жизнью. Разумеется, тогда никому и в голову не приходило, что всего через год он станет ареной жесточайшего сражения, и что именно здесь, на берегах великой русской реки, армия гитлеровской Германии столкнется с поразительным мужеством советского народа и получит такой удар, от которого уже не сможет оправиться.
Но в тот сентябрьский день сорок первого над Сталинградом было мирное, хотя и жаркое, мутное от зноя небо. Деревья в скверах бросали прохладную тень. С Волги доносились гудки пароходов. Война напоминала о себе бумажными крестами на окнах да присутствием госпиталей – изредка встречались раненые.
В обкоме партии нас познакомили со строителями танков и сообщили адрес формирования бригад.
8 сентября мы наконец добрались до цели. Приехали поздно ночью, когда кроме наряда все спали. Тишина стояла удивительная. Кругом простиралась бескрайняя степь. Решили до утра никого не беспокоить. Спать легли прямо на траве, у машины. Поднялись, когда взошло солнце, и горнист сыграл «Подъем», и пошли знакомиться с людьми.
Народ у нас подобрался хороший, много коммунистов и комсомольцев. И очень ценно то, что обстрелянный: бригада формировалась из экипажей 15-й танковой дивизии, судьба которой схожа с нашей, 20-й. Так же как и наша, она имела на вооружении мало танков, но оказала немцам упорное сопротивление и приобрела ценный опыт боев.
До моего приезда обязанности командира бригады исполнял заместитель по строевой части полковник Рябов, энергичный, знающий офицер. Начальником штаба был назначен подполковник П. В. Кульвинский, комиссаром – полковой комиссар М. Ф. Бойко, начальником политотдела – старший батальонный комиссар И. Г. Деревянкин, опытный политработник, бывший до войны инструктором Горьковского обкома партии. Очень повезло мне с помощником по технической части капитаном П. Г. Дынером. До войны он работал на одном из киевских заводов инженером и впоследствии благодаря усилиям возглавляемой им службы подбитые танки быстро становились в строй.
Всю войну прослужил со мной начальником оперативного отдела бригады, затем корпуса и армии капитан М. Т. Никитин, ныне генерал-полковник. Никитин всегда прекрасно разбирался в обстановке и в совершенстве владел
Познакомившись с командирами бригады, дня через два после прибытия я приказал собрать весь личный состав бригады неподалеку от лагеря, прямо в степи. Ни трибун, ни скамеек, конечно, не было. Скрестив по-восточному ноги, люди расселись прямо на траве. Загорелые, в большинстве молодые лица. Взгляды устремлены на меня. Оценивающие, любопытные.
Я знаю: пройдет совсем немного времени и все мы встретимся лицом к лицу с врагом; знаю также, что передо мной не новички, а люди, уже прошедшие через горнило военных испытаний.
Я представился танкистам. Рассказал, как сложилась моя судьба в Красной Армии, где и как воевал в первые дни войны. Конечно, к тому времени я еще не мог похвастаться большим боевым опытом, но и тот, которым располагал, уже позволял мне говорить об излюбленных тактических приемах врага, о том, как лучше организовать противодействие наступающим танковым силам противника. Я считал своим долгом подготовить личный состав к тому, что в ближайшее время нам придется воевать с превосходящими силами противника, и поэтому от нас потребуется максимум изобретательности, выучки – словом, максимум военного мастерства.
В тот сентябрьский день я еще не знал, что военные пути-дороги сроднят меня с командирами и политработниками бригады и что многие из тех, с кем я познакомился 8 сентября 1941 года, станут прославленными героями. А с некоторыми из них мне доведется дойти по трудным фронтовым дорогам до Берлина.
Незадолго до меня в лагерь прибыла специальная комиссия из Москвы, в задачу которой входило отобрать наиболее опытных и проверенных механиков-водителей, башенных стрелков, радистов, командиров и политработников. Товарищи из Москвы оказали нам большую помощь. В течение двух недель перед членами комиссии проходили бойцы и командиры бывшей 15-й танковой. С волнением вступали они в просторную, светлую комнату, отвечали на вопросы комиссии, а затем с нетерпением ожидали ее решения.
Мы получили огромное количество патриотических заявлений, в которых танкисты клялись сражаться за Родину до последнего дыхания на любом порученном им посту.
Так, впоследствии прославленный танкист П. А. Заскалько в 15-й танковой командовал батальоном. Не помню, из каких соображений комиссия предложила ему должность командира роты.
– Да хоть командиром танка, – заявил он. – Лишь бы на фронт.
Вскоре бригада стала получать материальную часть со Сталинградского Тракторного завода. Первый батальон получил тридцатьчетверки. Мощная броня, легкость управления, подвижность и маневренность – вот что привлекало в этом танке. Эта машина во всех отношениях превосходила немецкие T-II, T-III, T-IV, которые имели на вооружении соответственно 20, 37, 50 и 75-миллиметровые пушки и по своим боевым качествам значительно уступали новым советским машинам. Однако в первые дни войны наша промышленность не имела возможности в достаточном количестве оснастить армию этими великолепными машинами.
Поскольку времени на подготовку и овладение новой материальной частью нам было отпущено мало, помощники командиров подразделений по технической части, механики-водители и солдаты роты технического обеспечения вместе с рабочими участвовали в сборке деталей и агрегатов, изучая машины прямо в цехах.
Нелегко приходилось рабочим Сталинградского Тракторного. На заводе уже тогда были трудности с питанием. Но, не считаясь ни со временем, ни со здоровьем, люди неделями не выходили из цехов. Страна была в опасности. Фронту нужны были машины, и люди трудились самозабвенно.