Как я был Рычанчиком
Шрифт:
– Он что, тут появляется? – мне почему-то было неприятно сознавать, что я могу столкнуться с настоящим Рычанчиком.
– Изредка, – ответил приятель. – Приносит Сереге какие-то зелья. Для расширения сознания.
Ночью мне снилось, будто я – Леонид Каннегисер. Под именем Рычанчика я проник в здание Народного комиссариата, чтобы застрелить председателя Петроградского ЧК. Во сне я понимал, что убивать нехорошо, и что мне, Рычанчику, после этого конец, но в то же время я знал (из курса истории), что акт этот точно был
Да и поздно: высокая фигура Урицкого уже входит в вестибюль. Собственно, это я вхожу в вестибюль, так как, по прихоти сна, теперь я – Урицкий. И значит, это меня поджидает здесь Каннегисер.
Не оборачиваясь, я быстро шагаю вглубь здания. И слышу, что кто-то следует за мной. Я ожидаю, что за спиной у меня интеллигентный молодой человек поэтической внешности, но повернувшись, вижу круглую ушастую рожу в кожаной кепке со звездочкой. Как будто сама собой звучит фамилия: Шатов. Комендант революционной охраны Петрограда. Какого черта он здесь?! Ведь он – соратник Урицкого, он не должен меня убивать! Это неправильно!
– И всё же я должен вас застрелить, – хладнокровно возражает комендант.
– За что?! – вскрикиваю я.
– За то, что вы отказываетесь убирать туалет, – звучит приговор.
Я просыпаюсь в темноте и в первые секунды не могу вспомнить, кто же я на самом деле – Урицкий, Каннегисер, дворник Рычанчик или кто-либо еще. Приподнявшись, я вижу в зарешеченном окне повисшего в лиловом небе крылатого ангела с крестом, и мне чудится, будто всё еще длится сон.
С настоящим Рычанчиком я так и не столкнулся. Говорили, он наведывался сразу после праздников, пытался попасть в дворницкую, к Коробкову, но его не впустили. Явившаяся на его призыва Шляпа также его не признала: «Это не Рычанчик, Рычанчика я знаю хорошо». Так что пришлось ему прокрадываться через поликлинику.
– Ты уже в большей степени Рычанчик, чем сам Рычанчик, – заключил по этому случаю Костя.
Я спохватился, что и студенческий билет Рычанчика находится у меня. И еще почему-то подумалось, что мое разоблачение близко…
В тот день в нашем злосчастном туалете дала течь труба, и Елена (техник), суровая длинноносая женщина в неизменной фуфайке и сапогах, послала нас с Костей за сантехником. Сантехника того никто никогда в глаза не видел, хотя знали, что он существует, поскольку зарплату в бухгалтерии кто-то аккуратно получал, и несколько раз слышали, как он стучит по батарейной трубе.
… Мы побродили безрезультатно по всем пяти внутренним дворикам и остановились у дверей черного хода. Без всякого повода на нас вдруг накатило дурашливое настроение.
– Представь: сантехник-невидимка! – фантазировал Костя. – Мы сейчас разговариваем, а он, невидимый, стоит рядом и посмеивается.
– С вантозом на голове! – подхватил я. – Вместо шапки-невидимки.
– Или сидит на дереве с разводным ключом!
– Или на крыше! И швыряет оттуда сосульки…
– Вот вы где! – раздался
Продолжая извергать проклятия по нашему адресу, суровая техник отправилась дальше через дворы на поиски мифического сантехника, но через минуту воздух потряс крик и женский плач, настоящие рыдания. Мы с Костей бросились на шум.
Техник сидела на канализационном люке, вытянув ноги, и ревела. Рядом валялись осколки здоровенной сосульки.
Пока Костя помогал пострадавшей доковылять до дворницкой, я на всякий случай поспешил на вахту, чтобы вызвать «скорую».
Странно… Впервые за время моего проживания на Дворцовой обе парадные двери были распахнуты настежь. За ними в свете беззаботного весеннего солнышка стояла задом машина скорой помощи с раскинутыми, словно для объятия, дверцами.
«Я еще и позвонить не успел…» – поразился я. Но тут двое облаченных в саван санитаров пронесли носилки, покрытые простыню. Следом понуро брел Шура Шайкин. Откуда-то из темноты возникла безмолвная фигура милицейского старшины. За спиной у него топталась Шляпа.
– …А я думаю, что это Коробков целый день свой участок не убирает, – больше обычного округляя глазки, тараторила она. – Может, думаю, заболел? Тут, знаете, у Рычанчика была желтуха… Я давай к нему стучаться, а он молчит…
– Шурик, что здесь происходит? – подошел я к Шайкину.
– Серега-чмо! – процедил тот и выругался матом. – Мухоморов, видать, пережрал.
– И что? – недоверчиво спросил я. – Что с ним?
– Кони бросил, вот что, – зажав одну ноздрю, Шурик яростно сморкнулся и попал старшине на ботинок.
В эту минуту простынь зашевелилась, и покойник сел. Подбежавшая медсестра принялась его укладывать, так как сидя он не проходил внутрь машины. Но он уперся в край крыши руками и заорал, запрокинув голову:
– «И душит жизнь, как душный сон отживших душ!..»
«… промывание желудка», – расслышал я слова одного из санитаров.
– Зачем мне ваше промывание?! – закричал Коробков. – Прочтите мне Дудина – и меня сразу вырвет! Меня всегда тошнит от вашего суперреализма? – и он закатился в хохоте.
Из коридора, ведущего в дворницкую, появилась группа милиционеров – двое, а за ними еще один, сумрачный, в очках, с каким-то пакетом в руке. Они подошли к Шляпе.
– Что, наркотики?! – с преувеличенным ужасом и одновременно любопытством прошипела та.
– Разберемся, – коротко бросил очкастый и о чем-то с ней негромко заговорил (я разобрал только слово «Рычанчик»). Комендантша, выкатив глаза, кивнула в мою сторону.
Двое с безразличными скучающими лицами приблизились ко мне и вдруг, молниеносно схватив меня за руки и едва не выдернув их из суставов, защелкнули на моих запястьях наручники. От потрясения и страха я не мог вымолвить ни слова.
Когда меня вывели наружу и протащили мимо «скорой», из которой все еще доносился безумный хохот поэта, я увидел в сторонке желтый милицейский «воронок».