Как я была маленькая (издание 1954 года)
Шрифт:
— Самое разумное будет, если девочка останется в городе. Она прекрасно поместится с вами за занавеской. А я завтра же начну заниматься с ней, чтобы через год она смогла поступить в начальное училище.
Дарьюшка была очень взволнована.
— Благодари же, Устинья, кланяйся, — приказывала она.
Но мама нахмурилась, рассердилась:
— Чему вы её учите? Чего ради ей кланяться? Ты, Устя, если хочешь поблагодарить, скажи это словами, а не поклонами. Кроме того, благодарить ещё преждевременно: сначала надо хорошенько усвоить грамоту.
—
Но мама недовольно покачала головой;
— Ну что вы такое говорите, Дарьюшка! Зачем мне золотая казна, сами посудите! Вот здоровье — это другое дело. Однако бог тут совершенно ни при чём.
— Тут главное — железо, — не вытерпела я. — Пилюли такие.
Но мама не стала слушать про пилюли, отослала меня с Устинькой в детскую, а сама осталась разговаривать с Дарьюшкой и тётей Нашей.
Из кукол Устиньке больше всех пришёлся по душе негритёнок Джимми.
— Ах ты, мой арапчонок! Да какой же ты славненький, да какой же ты ладненький! На голове курчавинки! Боязно ему небось?
— Почему боязно? — удивилась я.
— А как же: сам чёрненький, а кругом белым-бело.
— Не беспокойся, — успокоила я Устиньку. — Мы все его любим. Заботимся о нём. Видишь, на нём всё новое, даже курчавинки тётя Наша сделала ему новые.
— А это что за барыня за такая? — спросила она про Золушку.
Узнав, что у неё есть другое платье, попроще, Устинька решила:
— Вот и ладно. Его и наденем. А то где ж это видано — праздничное в будни снашивать!
Мы играли в куклы каждый день. Стряпали им обед. Топили баню. Ходили на речку полоскать бельё.
— Поторапливайся, — говорила мне Устинька. — Пора тесто ставить. Где у нас квашня? Да только гляди — с мукой аккуратнее: мучицы у нас на донышке осталось.
Ножную скамеечку мы превратили в корову Бурёнку. Водили её на верёвочке пастись на зелёный коврик, берегли молоко для ребят.
Но лучше всего мы играли, когда приходила детский врач Тамара.
— Здравствуйте, докторша, голубушка! — приветливо встречала её Устинька. — Сядьте вот сюда. Сейчас мы вам молочка дадим: только что надоено.
Докторша выпивала кружечку воды и говорила:
— Спасибо большое. Молоко у вас отличное.
— Мы трудов не жалеем — Бурёнку во-он куда водим, где трава получше. — И Устинька показывала на зелёный коврик в другом конце комнаты.
Попив молока, фельдшерица осматривала детей. Главное, беспокоила нас Танечка: несмотря на пилюли, она всё ещё была бледновата.
Однако вылечила Танечку не Тамара, а тётя Наша. Взяв красный карандаш, которым мама ставила отметки в тетрадях, тётя Наша осторожно навела румянец на Танины
— Если ты ещё раз вымоешь ей лицо водой, ты её окончательно испортишь.
Я крепко-накрепко обещала Татьяну больше не мыть.
Укротительница
Черепаха Тихоня, подаренная мне дядей Оскаром, поселилась у нас в детской, в старой клетке, где жил когда-то чижик. Маленькая дверца, удобная для чижика, конечно, не годилась для Тихони. Поэтому мы вырезали целиком всю переднюю стенку клетки: образовался широкий, удобный вход. Клетку мы поставили на пол, поближе к куклам, чтобы Тихоня не скучала.
Первое время она почти весь день спала. Просыпалась только к вечеру, закусывала муравьиными яйцами, пила водичку и начинала расхаживать по комнате. Всё это тихохонько: настоящая Тихоня.
Нас она дичилась и всё прятала головку под панцирь. Папа объяснил, что она «привыкает к обстановке».
Понемногу Тихоня уже и днём начала гулять по детской, а иногда выходила в столовую и даже на кухню. Но, боясь, чтобы Дарьюшка на неё не наступила, я её туда не пускала.
Мы стали давать Тихоне листики салата, мелко накрошенное яблоко и даже кусочки сыра, и всё это она ела. Видно было, что обстановка ей нравилась.
Тихоня уже разбиралась и в людях. Меньше всех она любила Диму за то, что он клал её на спинку. На спинке Тихоня перебирала в воздухе лапками, как жук, но встать не могла. Я очень сердилась на Диму:
— Это тебе не твой паровоз! Тому всё равно, когда ты переворачиваешь его вверх колёсами, чтобы посмотреть, как там у него всё устроено. А Тихоне не всё равно.
Дима несколько раз давал мне слово так не делать, но слова не держал, И чего же он добился? Того, что Тихоня, как только могла быстро, уползала от него под комод и сидела там до тех пор, пока Дима не уходил.
Совсем иначе обращалась с Тихоней Тамара. Она подзывала к себе Тихоню, как цыплёнка: «Цып-цып-цып», только очень тихо, совсем шёпотом.
— Она сама тихая и любит всё тихое, — говорила Тамара.
И Тихоня, как только услышит «цып-цып-цып», так и бежит со всех четырёх лапок. Торопится, маленькая.
— Милая, милая! — говорит Тамара; наклонится, возьмёт Тихоню и подставит ей ладонь.
А та медленно ходит по Тамариной руке, ощупывает мордочкой каждый палец, точно гладит его.
— Я буду укротительницей хищных зверей, я уже твёрдо решила, — повторяла Тамара.
— Но ты же хотела быть фельдшерицей? — напоминала я.