Как я ловил диких зверей
Шрифт:
Как я мог заметить, эта особая порода тигров — называемая дымчатой по цвету шкуры — очень недолго живет в неволе, и потому на нее постоянный спрос в зоологических садах.
Орангутанги ловятся только в двух местностях во всем мире, а именно на островах Борнео и Суматре — и только в определенных местах этих островов. Дымчатого тигра я рассчитывал найти там же, где я буду охотиться на орангутангов. Моя утренняя почта показалась мне настоящим «перстом провидения», указующим мне на голландский Борнео. Я взглянул на расписание пароходов и позвал Хси Чуая.
— Чу, — сказал я ему, — через три дня мы едем в Понтианак [9] . Я хочу раздобыть несколько взрослых орангутангов.
По
— А твоя неудача, туан… — пробормотал он.
Я засмеялся и напомнил ему малайскую пословицу: «Что вчера принесло неудачу, завтра может принести золото». Хси Чуай не изменил своего мнения, но проделал салам и пошел приготовлять все, что надо для пятидневного пути. Я взял место на «Циклопе». Несмотря на громкое название, это было простое китайское грузовое судно, только капитаном его был англичанин. Существует закон, по которому всякое судно, вместимость которого превышает сто тонн, должно управляться европейцами — европейцем капитаном и европейцем главным механиком. Капитаны почти всегда были англичане. С капитаном «Циклопа» я проделал не один переход. Его звали Уилькинсон. Одна особенность была у него, которую никто не мог забыть, кто хоть раз встретился с ним, — это его рукопожатие. Не рукопожатие, а тиски.
9
Понтианак — город в западной части о. Борнео. Отсюда Майер поднимался вверх по реке.
Когда я взошел на борт, я протянул ему два пальца.
— У вас лапа орангутанга, — посмеялся я.
— За то, что у меня лапа орангутанга, вы должны рассказать мне какую-нибудь охотничью историю, — со смехом ответил он.
Он пригласил меня пообедать вместе с ним на капитанском мостике. За обедом он спросил у меня:
— Поняли ли вы, наконец, что орангутангов вам следует оставить в покое?
— Если бы не орангутанги, — ответил я, — я бы с вами тут не сидел.
— Послушайте доброго совета, Майер. Ведь это правда, что вы тогда срубили дерево, на котором сидели две огромные обезьяны, и накинули на обезьян сетку?
Я кивнул головой.
— И одна из них схватила вас за щиколотку и чуть-чуть не откусила вам ногу?
Я должен был признаться, что, действительно, после этой истории я месяца четыре ковылял, переваливаясь, как хромая утка.
— Ладно, — сказал он, — послушайтесь старого моряка: воспользуйтесь этим уроком и держитесь подальше от стариков орангутангов. Уж если так необходимо, ловите младенцев и вскармливайте их на рожке.
— Слишком медленно, не по моему вкусу, — возразил я. — Маленький оранг растет не скорее, чем человеческий ребенок. Мне нужны взрослые.
По этому поводу капитан передал мне рассказы туземцев о необыкновенной силе орангутангов. Туземцы ему рассказывали, что орангутанги даже на крокодилов нападают, что они хватают крокодила одной лапой за верхнюю челюсть, а другой за нижнюю и разрывают чудовище на две части… Я сам слышал такие рассказы на голландском Борнео. Я им не верил, но мои даяки верили, и Уилькинсон верил. Уилькинсон верил также рассказам о нападениях орангутангов на удавов. Туземцы рассказывали капитану, что оранги хватают удавов лапами и загрызают их насмерть. В последний день плавания, выпив три стаканчика джина, Уилькинсон попытался выудить у меня обещание, что я не буду рисковать собой. Я никак не мог убедить его, что некоторая доля риска — неотъемлемая принадлежность моей профессии.
Приехав в Понтианак после пяти лет отсутствия, я нашел там мало перемен. Он был похож на любой большой город в этой части света. Был там туземный квартал, китайский квартал и европейский квартал. В европейском квартале — низкие каменные дома и дворы, заросшие
Голландцы поддерживали порядок, издавая законы, простые и несложные, но наблюдая за тем, чтобы они исполнялись буквально. Была тут и армия, состоявшая главным образом из человеческих отбросов: европейцев, бежавших на Восток, чтобы жить отчаянно и бесшабашно, всевозможных метисов и полукровок, но все они были облачены в военную форму и выдрессированы так, что имели вид хорошего войска, внушавшего некоторое почтение.
Я прежде всего отправился в голландскую резиденцию представиться и получить официальное разрешение на поездку в глубь страны. Там я нашел моего старою приятеля, доктора Ван-Эвмана, занимающего пост резидента. Пять лет назад он был тут же окружным врачом, и я в его доме и под его наблюдением поправлялся от последствий моей схватки с орангутангом. Когда доктор услыхал, что я снова приехал охотиться на орангутангов, он и развеселился и возмутился одновременно. Сначала мы с трудом понимали друг друга: он плохо говорил по-английски, как и я по-голландски, но в конце концов мы перешли на малайский — и тут оба уже чувствовали себя как дома.
Он подробно стал расспрашивать меня о нравах орангутангов, которыми интересовался с научной точки зрения. Когда я спросил его, кто всего ближе по анатомическому строению подходит к человеку — шимпанзе, горилла, гиббон или орангутанг, он ответил:
— Если вы ищете своего прадедушку, то я, к сожалению, точно указать вам на него не в состоянии. У гиббона зубы всего больше похожи на наши с вами; горилла приближается к человеку по величине; у шимпанзе позвоночный хребет почти такой же, как у человека; но у орангутанга мозг представляет наибольшее сходство с человеческим мозгом. Впрочем, мозг любого человека — ваш, например, — гораздо тяжелее по весу, чем мозг взрослого орангутанга.
— Очень благодарен, доктор, — сказал я.
Он улыбнулся и пригласил меня остановиться у него, пока я не отправлюсь на охоту вверх по реке.
К сожалению, я вынужден был отказаться: я не взял с собой приличного одеяния. У меня были только брюки «хаки» и мягкие рубахи. Голландские чиновники ходили в белых кителях с военными воротниками. «Дхоби» их мыли, колотили камнями и белили на солнце, пока они не делались белоснежными.
Я отправился в гостиницу, и мне отвели маленькую каменную комнату с ванной и отдельной верандой. Я лежал на веранде в пижаме, удобно развалясь на кушетке, беседовал с туземцами и отдавал им распоряжения для предстоящей экспедиции. Особенно долгие собеседования у меня были с Мохаммедом Таем, моим большим приятелем, торговцем дикими зверями. Он за меня сделал все приготовления и отправил заранее лодку, — двенадцать дней пути вверх по реке — чтобы предупредить о моем приезде моего старого друга Мохаммеда Мунши. Мунши был главой кампонга. Еще выше по реке у меня был другой старый друг — Омар, тоже старейшина кампонга; его-то деревню я и хотел избрать своей «операционной базой» для ловли орангутангов.
Тай радовался, как ребенок. Он закупал для меня соль, рис, сушеную рыбу и уговорил меня удвоить мой заказ на спички и табак.
— Маленькие огненные палочки принесут большое счастье моим друзьям, что живут вверх по реке, — говорил он. — А табак годится для зубов, привыкших жевать бетель.
— Когда я буду дарить им эти вещи, — ответил я, — я скажу им, что это сердце Тая широко открыло кошелек туана.
Он схватил мою руку и прижал ее ко лбу. Я убедился, что он сделал все, что мог, для моего удобства во время пути. Для припасов была отдельная лодка, а в моей лодке был устроен длинный шалаш с крышей из тростника. Мой китаец-бой привык к таким путешествиям. Когда мы тронулись в путь, у него уже кипел чайник на огне, разведенном в ящике с песком. Я завидовал ему, что у него есть занятие. Я с восторгом стал бы помогать ему в работе, но это было невозможно: в глазах туземцев я «утратил бы касту». И мне предстояли двенадцать дней полного ничегонеделания.