Как я ловил диких зверей

Майер Чарльз

— Если человеку дать слишком много времени, он заснет. И кто знает, что ему приснится. Хасан влил много лжи в его уши. Теперь он поет ему о перстнях, бриллиантовых пряжках и дожде долларов от китайцев. А сам Хасан хочет только одного: добраться до кокосового ореха, чтобы высосать из него все молоко. Ступай, туан!

Исполняя его совет, я слишком поторопился предстать перед султаном — с ним была его первая жена, и лицо ее было открыто. Я никогда еще не видел ее и испугался, что она смутится, а султан будет этим недоволен. Я отвесил ей низкий поклон. Я понял, что она знала меня, — наверно, не раз смотрела на меня из-за решеток.

Она тихо промолвила:

— Туан, человек, который мудрее диких зверей в джунглях, наверно, обладает большой мудростью.

И бесшумно удалилась.

Когда

я уселся на полу напротив султана, то в коротких словах сообщил ему свое предложение. Все, чего добивались мои друзья англичане, — это аренды на шесть месяцев на участок земли в Кемамане (южный округ Тренганы) и разрешения пригласить экспертов исследовать почву. Они просили права по истечении этого срока получить концессию на участок, но предлагали привилегию эту получить в виде конгси (товарищества), в котором одним из акционеров будет раджа Муда (наследник престола). Таким образом, концессия не попадает целиком в иностранные руки. Они предлагали султану крупную сумму за аренду, а в случае, если исследование даст хорошие результаты, еще большую сумму за концессию и, кроме того, десять процентов со всякого добытого минерала.

Султан вытащил конверт из кармана. Это была копия письма, написанного по-английски, которой он не мог прочесть. Он протянул мне письмо.

— Мне сказали, — промолвил он, — что в этом письме доказано, будто все, чего ты просишь, ты просишь в свою пользу; что это общество, о котором говорится так много, один воздух, что таких англичан вовсе нет. Переведи мне это письмо, туан…

Я пробежал письмо. Это была копия условия, что я буду получать известный процент в случае успеха дела.

Я вернул письмо султану.

— Если слова, которые ты слышал, Ку, правдивые слова, то, значит, я лжец и вор. А если я лжец и вор, то ты и Тунку-Безар, которые так долго верили мне, оба безумцы.

Я взглянул прямо ему в глаза.

— Если люди начнут так скоро превращаться из правдивых в лжецов, то цыплята начнут выводиться из утиных яиц. Письмо, которое ты держишь в руках, может тебе перевести каждый, кто читает по-английски, но если я лжец, Ку, то ты не можешь верить, что я переведу его тебе правильно. — Я поднялся как бы для того, чтобы уйти.

— Постой, туан, — остановил он меня. — Когда человек сидит на верхушке дерева, как я, то многие хотят обрубить сук, на котором он сидит, а те, кто сидит рядом с ним, хотят съесть все плоды.

Со смущенным выражением, которое так часто у него бывало, он ударил в ладоши.

— Позови Мохаммеда, — приказал он появившемуся прислужнику.

Пришел Мохаммед, придворный писец, согнувшийся вдвое от почтения, с бумагой, чернилами и гусиным пером.

Султан начал диктовать. «Саламат» (привет) — так начиналось послание. Он продиктовал просто и отчетливо согласие на просьбу и условия моих друзей. Султан произносил слова по-малайски, писец переводил их на арабский язык и записывал. Потом зажгли свечу, нагрели стальную печать и вместо сургуча наложили печать ламповой копотью.

Султан протянул мне договор, прибавив:

— Туан, я при тебе становлюсь похожим на буйвола с кольцом в носу: ты заставляешь меня идти, куда хочешь…

— Если это так, — ответил я, — то я надеюсь, что я приведу тебя и твою страну к богатству и миру.

Я взял бумагу и вышел, пятясь задом и отвешивая поклоны.

Тут же у выхода я столкнулся с Тунку-Хасаном, который спешил к султану. Он остановился, увидев бумагу в моих руках. Эта бумага означала его поражение. Я гордо прошел мимо него. Я знал, что эта бумага — первая ласточка цивилизации, которой суждено соединить Тренгану со всем остальным миром.

Глава одиннадцатая

ЦИРКИ НА ЗАПАДЕ И НА ВОСТОКЕ

В

результате моей удачной охоты на Суматре мой зверинец в Сингапуре был переполнен, несмотря на то что помещение было очень просторное. Прежде тут были конюшни со множеством стойл, построенных по четырем сторонам открытого двора, представлявшего квадрат в сто футов, с хорошим колодцем посредине. Налог на воду в Сингапуре очень высок. Животные много пьют, и, кроме того, их необходимо содержать в чистоте. Колодец был важным приобретением. Легко было превратить все это место в помещение для диких зверей, ожидающих своей очереди быть проданными. С одной стороны шли клетки для больших и малых животных кошачьей породы, с другой — легкие клетки для обезьян и птиц, а с третьей — стойла для слонов, ланей, буйволов и носорогов. Дом, где жили мои шесть туземных помощников, тоже выходил во двор. Все они жили здесь со своими семействами. Нельзя сказать, чтобы место было тихое, но у малайских женщин крепкие нервы, а ребятишки не променяли бы этого места на дворец: подумайте, все равно что жить в цирке. Каждый день цирк! Мой собственный дом был как раз за стойлами. Я так привык к постоянному шуму, что не замечал его, разве только когда заслышу какой-нибудь тревожный рев или вой. Туристы и английские обитатели Сингапура часто навещали нас, и мы были им очень рады. Но туземцы и китайские кули пришли бы к нам целыми толпами, если бы мы не назначили входную плату в «дуа сен» (два цента).

Выручка шла на покупку сырого мяса для кошек, а то, что оставалось сверх этого, — поступало сторожам. Они были искусными «зазывателями», а так как мой дом помещался в самом городе, то поток туземцев и китайцев почти не прекращался, причем сторожа наловчились проводить публику по зверинцу так быстро, что те, уходя, опять возвращались, приводя с собой приятелей и не жалея заплатить еще два цента, чтобы лишний раз взглянуть на виденные мельком диковины. Китайские кули смотрели, разинув рты, и восклицали «уэ!», что у них означает крайнее удивление.

Любимцем публики была Тимар, маленькая слониха, дитя нашего зверинца. Имя это ей дали в честь Тимар, сестры султана и первой жены Тунку-Безара. Тимар была исключительная женщина, а наша маленькая Тимар — очаровательным слоненком. Ей было всего восемь месяцев от роду, и в обычных условиях жизни она была бы еще сосунком. У нас она питалась главным образом рисом, мягкой сердцевиной банановых веток, нарезанной мелкими кусочками, и самими бананами. Я особенно внимательно наблюдал за ее режимом. Она играла во дворе и постоянно шалила и проказничала. Она очень любила лестницы, вечно взбиралась по моей лестнице и старалась забраться ко мне в дом. Я ее не пускал, но жены моих сторожей были более гостеприимны, и я сильно подозреваю, что они приглашали Тимар к себе играть с детишками.

Когда мне нечего было делать, я забирал Тимар в тень около моего дома и дрессировал ее. Я заказал для этого очень прочный стул и стол. Я сажал слоненка на стул перед столом, а на стол ставил колокольчик с деревянной ручкой. Потом заворачивал хобот слоненка вокруг ручки и дергал хобот взад и вперед. Когда раздавался громкий звонок, я давал Тимар кусок сахару. Она визжала от удовольствия, так ей нравилась эта игра. Я повторял это подолгу, пока мне не надоедало, потом объявлял: «Довольно на сегодня!» Но куда бы я ни пошел, я видел хоботок, который махал мне и приглашал: «Давай играть!» На другой день, улучив свободную минуту, я выносил на двор стул и стол. Тимар сразу прибегала ко мне. Для нее эти предметы ясно означали куски вкусного сахара. Я держал в руке хлыстик, но никогда не наказывал Тимар. Опять ставил на место стол и колокольчик, сажал ее на стул, и начиналась настоящая игра в терпение, «пасьянс», как это называют: обвернуть хоботок кругом ручки — звонок — кусок сахару. Обвернуть хоботок — звонок — кусок сахару. Дорого бы я дал, чтобы иметь возможность просто сказать: «Тимар! Позвони — получишь сахару». В один особенно душный день я прервал игру на самом интересном месте и загляделся на крутой лобик Тимар, стараясь представить себе, что происходит в ее мозгу. Как вдруг услыхал слабый звонок. Тимар наскучило ждать меня, и она сама позвонила. С тех пор она усвоила себе, в чем суть игры.