Как я охранял Третьяковку
Шрифт:
Причины этих илюшиных странностей имели разные толкования, но я не врач-нарколог при детской комнате милиции, чтоб их здесь приводить в качестве диагноза. В общем, для краткости, Илюша был мальчуган со своими тараканчиками.
Итак, Илюха-Кропачюха, следующий номер программы.
– Это какой еще орнитологией? – не понял Виктор Карлович.
– Прикладной. Наш Илюша разводит уток, представляете?
– Да брось ты, Фил! – впервые усомнился Витя. – У него на обед-то не всегда есть что покушать, а ты говоришь утки!
Я замахал
– Он уток разводит как раз не с меркантильными целями.
– А с какими тогда? – инженер был совершенно сбит с толку.
Вот и пришла пора для главной новости дня.
– Илюха – селекционер. Его заветная мечта – вывести новую декоративную породу уток и назвать ее «Виолетта». В честь девушки, которую любил.
Услышв это, Виктор Карлович чуть не упал с лестницы. Так, отлично. Дядя уже теплый, вполне приготовлен и готов к употреблению. Гоп-гоп, рысью марш-марш! Штыки примкнуть, пленных не брать! Пленных на хер в винегрет, в котлетный фарш!
Доверительно приобняв Витю за плечи, я сообщил ему (не без затаенной гордости в голосе) следующее:
– А я ведь, признаться, сыграл определенную роль в судьбе этого юноши, Виктор Карлович.
– Да? – разомлевший Витя был весь внимание.
Мне пришлось прокашляться, чтобы быстро прикинуть как далеко я могу зайти. Пожалуй, достаточно далеко.
– Мой двоюродный дядя, завкафедрой утководства Ветеринарной академии крайне заинтересовался илюшиной селекционной работой. С моих, естественно, слов. Я организовал их личную встречу, в результате которой Илюша был зачислен сразу на второй курс без каких-либо вступительных экзаменов. Дядя сказал, что Илюха – самый настоящий самородок, Ломоносов наших дней. И что он, дядя давно не встречал человека настолько тонко понимающего утку.
У Вити не осталось уже никаких слов для восхищения. Он нечленораздельно светился изнутри. Сил у инженера хватало только на то, чтобы разводить руками и растерянно приговаривать: «Не может быть! Не может быть…».
Я решил, что на сегодня хватит с него чудесных открытий.
Под вечер я имел непродолжительную беседу с Лехой Егоровым. Прощай Молодость находился в необычном для себя состоянии возбуждения.
– Что такое, Леха? Кто тебя обидел? – дружески осведомился я.
Дед Прощай прямо пыхтел и булькал:
– Да представляешь, Фил, подваливает ко мне на пятую этот… – Леха взял паузу, подыскивая подходящее слово, – …этот поц Курочкин и просит, бля, выпилить какие-то херовы наличники!
Я живо представил себе злого, третий час не менявшегося на «покурить» Прощая, хмуро топчущегося на зоне, и хитроумного Виктора Карловича, вознамерившегося на халявку украсить свою недвижимость изящной вязью. Ай, жирняво!
– Наличники?! – притворно удивился я. – Хуясе! Ну а ты чего?
Леха, воспроизводя сцену своей беседы с Витей, негромко, но очень внушительно проговорил:
– Я щас тебе, блин, всю жопу наличниками заколочу, мудило!
При
– Молодец, Леха! – похвалил его я. – Это ты правильно сказал.
Илюху я сам вызвал на откровенный разговор. Ему надо было вкратце напомнить о сути вопроса, так как в вереницах зеленых собак, плывущих по оранжевому небу он мог просто не обратить внимания на Виктора Карловича, или отнестись к нему как к прихотливой галлюцинации, как к сумбуру случайных мутных пятен.
– Илюш, – говорю, – ничего такого не случалось в последнее время?
– А что должно было случиться? – вопросом на вопрос ответил задумчивый Кропачуха.
– Ну… – я неопределенно повертел ладошкой. – Витя Курочкин к тебе не подходил, например?
– Какой Витя, Фил? – по-прежнему ничего не понимал Илюха.
– Да новый такой дядя. С бородой…
Илюха, уперев взгляд в одному ему видимую точку пространства, надолго задумался. Я уже было решил, что парниша вознесся вместе с зелеными собаками в оранжевое небо, когда он вдруг расплылся в мечтательной улыбке:
– Фил, это ведь ты ему натер, будто я уток развожу?
– Я, – пришлось сознаться мне.
– Кру-у-уто! – протянул Илюха и воспарил в астрал.
Я похлопал его по плечу и пошел своей дорогой.
Получалось, что Виктор Карлович, потерпев неудачу с Егоровым, попытал еще счастья с мнимым утководом Илюшей. Феноменально…
Встреча с самим Витей была эмоциональной. Он подбежал ко мне и неумело ёрничая, стал ожесточенно трясти руку.
– А-а-а! – загундосил Курочкин. – Вот и Фил – любитель уток!
Я мягко, но, решительно высвободившись из его цепкого рукопожатия, холодно парировал:
– Если вы больны, друг мой, то полечитесь. О каких таких курицах вы изволите тут мемекать?
– Утках… – уже не так уверенно поправил меня Витя. – Ну как же… Ты же говорил…
За его спиной Иван Иваныч выразительно покрутил пальцем у виска. Я только пожал плечами, мол, человек слишком много работает, притомился.
Второй раунд укрощения Виктора Карловича Курочкина был чистой воды экспромтом. Обстоятельства повернулись таким боком, что не использовать их я просто не имел права.
Предысторией явилась благотворительная акция некой крупной фирмы, направленная на поддержание угасающей жизни в несчастных сотрудниках Третьяковской галереи. Речь, конечно же, не идет о сотрудниках «Куранта» – передохни мы хоть все до единого, никто бы и пальцем не шевельнул. Дары предназначались кадровому третьяковскому составу: смотрителям, экскурсоводам, научным работникам.
Конкретно помощь выражалась в грузовике просроченного мороженого, состоявшего сплошь из загустителей, эмульгаторов и ароматизаторов, идентичных натуральным, а также в нескольких ящиках такого же дрянного, откровенно химического происхождения шампанского. Кажется, дело было под Новый год – всем хотелось быть добрыми.