Как я преподавал в Америке

Гачев Георгий Дмитриевич

Тут были дожди и даже снег. Но опять тепло, и сегодня ездил на велосипеде. В прошлую неделю заехал на сады-огороды, где уже прекратили продавать, и все готовится на зиму; поднабрал помидоров — желтоватых и зеленых: теперь у меня доходят на кухне и ем. А еще ранее кукурузы с поля набрал. А еще ранее — яблок. Так что как и положено мне, мужику-сквалыге-Георгию, питаюсь с земли и минимум покупаю. Но все равно, конечно, обжираюсь, в сравнении с вами, как опять по телевизору посмотрел вчера: растерянные лица Горбача, Назарбаева и даже Ельцина на подписании «Договора» за пустым по-сиротски столом, где недавно ломилось от глав республик. И даже Ельцин как-то неуверенно

смотрит, увиливает от камеры теле, бодрость изображает: «Союз должен быть сохранен!» — и убегает. Стыдно и ему, конечно, ибо не знает, что делать. Обманулся — и «обманул» (Приходится! Куда теперь?..).

Мне такой образ видится: взялись из мамонта Союза (медведя России) понаделать 20 собак, по масштабам прочих стран мира, Европы… Только куда за это время клеткам организма прежнего (нам, человечкам) деваться-тыкаться, раз перестали работать органы, подающие кровь и соки: сердце, печень, легкие и проч.? И когда-то заработают новые? Клетки за это время благополучно подохнуть могут, брошенные в энтропию и естественное состояние войны всех против всех…

Ну ладно, скоро вместе. А пока побегу побегаю — возДуху насосусь.

17.11.91. Без происшествий жизнь моя. Даже без интеллектуальных. Вчера кейфовал, промышляя Грецию, Элладу милую. Сладкий сон и греза Духа с детства. Кое-что нового надумал. Но главное — сама процедура: из нашей дали и ямы (не вершины), из отдаления от Блага и Красоты вглядываться в близь эту, в за- пазуху Бытия. И так иконно выходит писание мое.

Через два часа собираться ехать к Юзу на встречу с Сидоровым Евгением: милый человек, критик, мне радевший, сейчас ректор Литинститута. Но даже неохота в наше впадать и обнажать свои понятия. Еще водки напьешься, сердце заболит — назад ехать, колеса вращать. Так бы и не вылезал из своего труда и кельи.

Ну ладно, пока поработаю — продолжу! Платона беру!

12. Приготовился — оделся. Присцилла за мной заедет: ветер сильный, на велосипеде трудно.

Пока брился, одевался, причесывался, подумал о своей прическе. Зарос, конечно, стричься бы пора. Да ведь обкорнают на американский приличный офисный манер — потеряю свою дремучую стать и антенны волос. Я ведь — романтический персонаж и ум. Мне и подобает гриву волос иметь — как Листу, как Бетховену. Так я себя лучше чувствую — как осененный своим нимбом, мне присущим. Тем более что мой нос большой так начинает выпирать, когда волос мало. А при копне — соответствующие пропорции общей крупности на голове. Так что не поддавайся — и юзовым насмешкам, что вот — «совок»: долларов жалеет!.. Да на х-я мне стараться подделываться под мне не присущий канон?..

Патриотизм — обогрев России

5.45. Вернулся от Юза — прекрасный день — встречи и беседы! Приходится отвлекаться от Греции — записать.

О России я новое для себя сформулировал — красиво:

— Россия = мать сыра земля — летом. А зимой — белая красавица под снегом лежит. Она нуждается в любви — как обогреве — больше, чем какая-либо другая страна. Потому так ревнива и в то же время благодарна и за малую теплоту — от иноземцев и инородцев, коли восценят.

Но и понятно, отчего свой народ — русский, сын ее, понимая ее, так сам ее любит и ревностно настаивает на своей любви, и кажется ему, что чужие, примазывающиеся, любят ее мало, неискренне.

Юз и Ирина на языке стихий

Я, напившись и задохнувшись в помещении, выбежал на их балкон побегать и помахать руками, возДуху хлебнуть. Юза это привело в раздражение, и он занавесил даже балкон, чтоб не видеть. Я вспомнил, что и Юрий Трифонов

иронически к моему флоту и — не спортивности, а к тяге к движениям относился и высмеял в Гере Гартвиге в «Предварительных итогах». И оба они по комплекции сходны — рыхлы телом, с брюшком, бабье есть, добряки. Я же — жёсток.

Стал я Юзу объяснять свой состав из 4-х стихий и дополнительность Светланы ко мне, так что на 200 процентов у нас по 50 выходит вместе на стихию. Потому наш брак удачен. Они выслушали серьезно, и Юз о себе: «А я — баня! Так себя чувствую!»

Ну что ж — это правдоподобно. Баня = Огне-Водо-Воздух, без Земли. Ира же сказала: «А себя я чувствую — на 75 процентов Земли и 25 Воды — и больше ничего. Так бы я лежала и никуда не ходила. Все, что мы делаем, это Юз поднимает, затевает».

Так они тоже дополняют друг друга. И, как я его помню, — в нем мало Земли, устойчивости; потому всегда он тянулся, куда и к кому бы приткнуться: к компании, к бабе, не мог один, а социален, в общении — пузырь-колобок круглый. То-то у него весь мир друзей — сотни приятелей — и искренних; и я его считаю из лучших своих друзей, и прочие из сотен так могут…

Я же — земля обогненная и тяжкая и жесткая, нуждаюсь в воде и воздухе; и как только их получил в Светлане — остановился и застыл — у нее под юбкой. И так 25 лет прекрасно прожил и сочинения писал.

— «25 лет под юбкой» — хорошее название для романа или мемуаров, — Юз отозвался и продолжал: — А какие стихии там, под юбкой?

— Все.

— А Американский Космос из каких стихий?

— Он надстихиен, они здесь не важны. Стихии — из натуры, природы, а тут все — из Труда, — ургии. Ну, конечно, Огонь — главная. Огне-Воздух. Надземность, во всяком случае.

Аппаратчик Евгений Сидоров

Восхитил меня Женя Сидоров! Вот непотопляемый! Колобок! Василий Теркин! Всех устраивает. Добрый малый. Юрист, оказывается, по образованию. Потом — в Академии общественных наук. Стал в Союзе писателей критиком — с талантом и прогрессивными идеями. Стал возглавлять секцию критики во времена застоя, член партии. Секретарь Союза писателей СССР. Персона грата и для либералов, и для власти. Знает меру и дипломатичен и хитер. Сейчас ректор Литературного института. Сюда приехал с докладом на конференцию по Мандельштаму: «Мотив Бабочки у Мандельштама и Бродского» — и Набокова прихватил. Что ему Бабочка и Мандельштам?! (Как «Что ему Гекуба?» — вопрос Гамлета). Но это сейчас модно и платится западными либералами — и он приглашает в свой Литературный институт преподавать поэзию — Коржавина (хотя что тот напреподает, тщеславный самолюб!..) и Бродского, и еще кого. Обмен предлагает Присцилле студентами и преподавателями. Я его спросил:

— А каков сейчас контингент студентов?

— Более интеллигентный, чем 5 лет назад. Более молодые — из школы и институтов, из городов, из интеллигентной среды. Хорошее мастерство формы… модерность.

— И нечего в этой форме сказать — не о чем писать. Субстанции нет.

— Да, пожалуй, так.

— Да ведь это публика, кому наименее всего и нужен-то Литературный институт, ибо они и так в литературе выросли, и если есть что — само скажется. А надо бы из деревень и из народа…

Когда поднимали тост за него — я добавил: как он во времена застоя помогал тем, кто «нон грата». Вот и мне: написал Предисловие [10] в жанре: ГРУДЬ — ЗА ЖОПУ.

[10]

К моей книге «Национальные образы мира». — М.: Советский писатель. 1988.