Как я путешествовал по Алтаю

Архангельский Владимир Васильевич

Я ещё не видел маралов. Но после того, что рассказал Дмитрий, меня потянуло к ним…

Маралы

Всё тут началось с маралухи…

Жил-был на этом месте один дядька, охотник, зверовик, по фамилии Попов. И как-то подвалило ему счастье: пришла прямо во двор маралуха с сосунком. Попов удивился: к чему бы это? Такой случай один раз в сто лет бывает — дикий зверь, сторожкий и гордый, который от человечьего духу за три горы скачет, сам к хате пришёл!

Удивился охотник, но дурака не свалял: не зарезал маралуху.

И решил: дай-ка разведу стадо маралов. Человек он был толковый, удалось ему. Годов через десять после революции о Попове во всей округе знали: делец богатейший, первая у него на Алтае ферма маралов — сотни две. Панты у них брал, даже в Китай отправлял.

А как стали раскулачивать всяких баев да зайсанов, бросил Попов своих маралов и сбежал.

Испугался ли он нашей власти, деньги ли сгубили — никто этого не знает. А старики, что у него работали, говорили: водились за ним всякие грязные делишки, зажирел он, стал друзей-охотников обдирать до нитки, вот оттого-то и черти у него на душе скреблись.

Не успели у него алтайцы взять ферму на ходу, маралы и разбежались кто куда. Потом всем миром собрали по тайге голов полтораста, да ещё побольше сотни привезли с Дальнего Востока, вот и стал совхоз.

И большие деньги даёт он государству: сухие оленьи панты идут по две тысячи за килограмм, маральи — по девятьсот рублей, вдвое дешевле. Зато у старых маралов венец на голове — до пуда весом! И прямой расчёт держать их на ферме рядом с оленями…

Встреча

Мне сказали, что нужно пройти вдоль ручья, до избушки: там и начинается маралий загон.

В старой, покосившейся избушке никого из пастухов не оказалось. На пороге сидел бурундук и грыз какую-то былинку. Но он, конечно, не мог сказать, где мне искать маралов.

В сплошном сплетении заборов я не нашёл подходящей лазейки и перелез через три изгороди. Попал наконец в какой-то узкий проход и поплёлся к сараю.

Вдруг загудела земля: из-под навеса в сарае вырвались десять маралов и кинулись мне навстречу. Я оторопел: заворачивать их обратно или прыгать через забор? Мысль эта молнией пронеслась в голове. Но я и шагу не успел сделать, а лишь прижался спиной к забору и затаил дыхание.

Подталкивая друг друга крутыми боками и грозно сопя, безрогие быки пронеслись в двух шагах, обдавая меня жаром, коровьим духом из хлева и забросав с головы до ног пылью. Они выбежали на поляну, к лиственницам, повернулись в мою сторону и окаменели.

Один марал был покрупнее и показался очень большим, как старый лось. Но это, видимо, от страха. Когда я отдышался, сходство с лосем постепенно исчезло. Был он меньше лося и стройнее. Красивую его голову не портили ни борода, ни толстые отвислые губы. Тёмная мышиная шерсть была у него гуще по тону на приятной, некрупной мордочке и на шее и переходила в серую на брюхе. А вокруг куцего хвоста лежала большая белая салфетка.

Восемь маралов были схожи по окрасу с этим быком. А десятый казался белёсым. Скоро он и повёл это маленькое стадо на сопку и словно растворился среди серых камней.

Я перебрался ещё через один забор и стал подниматься по косогору за

маралами, но они близко не подпускали.

Солнце припекало, воздух становился всё разряжённее, и я скоро выдохся. Но уходить не хотелось. С высоких гольцов всюду виднелись в распадках тёмно-серые большие стада маралов. Одни из них спокойно паслись в зелёном море таёжных трав, другие лежали в тени, на опушке, третьи галопом мчались в гору, рассыпались по склону и долго глядели куда-то в лощину. И тогда в малахитовой складке лощины возникала конная фигура пастуха.

В просторном летнем парке, слева от меня, паслись маралухи, и малыши у них были такие же пятнистые, как у оленей. Случалось, пролетал над парком тёмно-бурый беркут, и все маралята мигом исчезали в высокой траве…

Спускаясь с горы, я подшумел; с треском и звоном полетели вниз разломанные дождём, ветром, морозом и солнцем осколки плитняка.

Из-за куста, чуть выше меня, вынесся на узкий гребень скалы молодой бычок с какой-то веточкой во рту: он, видимо, страшно перепугался и не успел съесть её.

Эта веточка показалась мне знакомой. Я видел её где-то раньше и почему-то потом думал о ней всякий раз, когда забирался высоко в горы. Неужели та самая — редкостная и желанная, как корень жизни, драгоценный женьшень?

Я свистнул. Бычок сердито топнул копытом, встряхнул головой и исчез. А веточка осталась на том месте, откуда он только что пытливо и насторожённо глядел на меня.

Да, это была та самая чудесная травка, за которой на Алтае охотятся все старики! Рядом стоял и её высокий, толстый будыль, уже без цветка, раскидав по каменистым плиткам широкие резные листья.

Их сорвать было легко, но до корня я так и не добрался. Он спрятался в расщелине, куда рука не пролезала, а раздвинуть камни без ломика или хотя бы топора я не смог.

Но листья я собрал и нёс их к усадьбе, как самый дорогой букет из редких, невиданных цветов…

Корень жизни

Маралы стороной обходят почти все травы, у которых жёлтые цветы.

Такие травы обычно ядовиты: калужница, лютик, куриная слепота, купальница, одуванчик. Жёлтый цвет в траве — как сигнал: не ешь меня, а то отравишься!

На таёжных полянах чаще всего выбирают маралы такие травы, которыми при нужде могут пользоваться и люди.

Им нравится борщевик — с белыми цветами, похожими на зонтик. Летом из молодых побегов этой травы делают на Алтае соленья и маринады, а пастухи кладут свежие побеги в борщ. Потому и дано название этой траве — борщевик.

Любят маралы красноголовик или кровохлёбку. Цветы у этой травы бордовые, и листья — как у рябины. Бывает, порежет пастух палец и ею лечится: она хорошо останавливает кровь.