Как я стал переводчиком Сталина
Шрифт:
– Товарищ начальник штаба, краснофлотец Бережков по вашему приказанию явился!
– бодро выпалил я, приложив руку к бескозырке.
Небрежно скомандовав "вольно", Богденко пригласил меня сесть в свободное кресло. Затем, взяв со стола желтую папку, начал ее листать.
– Вот тут сказано, что вы свободно владеете английским языком, - начал он.
– Это верно?
– Так точно!
– Когда вы его учили, что окончили?
Я объяснил.
Богденко снова стал листать содержимое папки. Вынув из кармана кителя аккуратно сложенный надушенный платок, провел им по верхней губе. Спросил:
– Могли бы вы преподавать английский язык?
– Я никогда этим не занимался. Моя специальность инженер-технолог.
– Мы это знаем,
– Помню.
– Вот так же, видимо, сможете и вы обучать других.
– Мне никогда не приходилось преподавать, но, если прикажете, попробую.
– Это уже другой разговор. Существует порядок, согласно которому главнокомандующий, начальник штаба и начальник инженерного отдела должны изучать английский язык - по ту сторону океана находятся Соединенные Штаты. Понятно?
– Понятно, товарищ капитан третьего ранга.
– Мы хотим, чтобы вы преподавали нам английский язык.
– Слушаюсь, - ответил я.
– Давайте обговорим детали, - сказал Воронцов.
Мне тут же сообщили, что каждый урок должен занимать два академических часа и что занятия будут проводиться дважды в неделю. За каждый академический час мне будут платить 25 рублей. Моему непосредственному начальству дадут указание освобождать меня для работы в городской библиотеке, если у меня возникнет необходимость дополнительно готовиться к урокам.
Словно на крыльях вылетел я из штаба. Несомненно, в моей жизни произошло невероятное событие, размышлял я на ходу. Теперь я больше не завишу целиком только от старшины и к тому же немного подзаработаю: 400 целковых в дополнение к моим краснофлотским 12 рублям в месяц - совсем неплохо!
Готовиться к урокам я стал со всей серьезностью. Конечно, помогло хорошее знание языка и то, что я не успел забыть, как обучали меня. К тому же и ученики мои оказались прилежными. Дело пошло на лад. Вскоре я приобрел фотоаппарат "ФЭД", изготавливавшийся в колонии заключенных имени Дзержинского по германской лицензии фирмы "Лейка". Это сразу сделало меня популярнейшим человеком. Жизнь прекрасна и удивительна, повторял я. Ни о чем лучшем нельзя было и мечтать. Но, увы, ничто не вечно под луной!
Вскоре адмирал Кузнецов был назначен наркомом Военно-Морского Флота СССР и отбыл в Москву. Некоторое время спустя за ним последовали Богденко и Воронцов. Новому начальству пока что было, видимо, не до изучения языка. Во всяком случае, мною оно не заинтересовалось.
Я снова полностью перешел во власть старшины, который, конечно, не преминул на мне отыграться, давая наряды вне очереди. Потекли прежние будни, разнообразившиеся лишь редкими поездками по служебным делам на Русский остров, неизменно пленявший своей живописной природой. Иногда в выходные дни удавалось съездить на "19-й километр", в залив Петра Великого, где с наступлением тепла начались морские купания.
Международная обстановка быстро ухудшалась. На Дальнем Востоке не прекращались японские провокации. Был издан Указ Верховного Совета СССР о новых сроках обязательной военной службы. Льготы для лиц с высшим образованием отменялись. К тому же удлинялся срок службы на флоте. Это означало, что нам придется оставаться краснофлотцами пять лет. Меня охватило уныние. Беляев и Эрлихман подали заявления о зачислении в кадры. В этом случае им сразу присваивалось командирское звание со всеми вытекающими материальными последствиями. Но меня что-то останавливало. Я чего-то ждал...
В самом конце августа пришла телеграмма. Меня срочно вызывали в Москву, в Главный морской штаб.
Рекомендация полякам
Польская проблема занимала важное место во взаимоотношениях Сталина, Рузвельта и Черчилля.
Позиция Советского Союза, как она тогда истолковывалась Москвой, выглядела в целом разумной. Сталин заявлял, что желает видеть возрожденную Польшу сильным, независимым, демократическим государством, дружественным СССР. Одновременно он настаивал на признании новой советско-польской границы 1939 года, шедшей примерно по "линии Керзона",
Советская сторона поддержала предложение Черчилля. Что касается Рузвельта, то он в принципе согласился с указанной линией, хотя и предупредил, что до предстоящих в 1944 году президентских выборов воздержится от публичных высказываний из-за возможной реакции избирателей польского происхождения. Оба западных лидера также с пониманием отнеслись к желанию советского правительства иметь своим соседом дружественную Польшу.
На протяжении последующего периода из-за негативной позиции эмигрантского польского правительства дело не сдвинулось с места. Однако к лету 1944 года появилась возможность прийти к согласию. В одной из бесед с послом США Гарриманом Молотов выдвинул новые компромиссные предложения, открывшие путь к приемлемому решению. Речь шла о формировании правительства из поляков, живущих в Англии, Соединенных Штатах и Советском Союзе, - лиц, лишенных фашистской окраски (а такие действительно были в лондонском эмигрантском кабинете), дружественно настроенных в отношении СССР. В качестве возможных членов такого реорганизованного правительства назывались доктор Ланге, экономист, читавший лекции в Чикагском университете, профсоюзный лидер Кржицкий, возглавлявший Американский славянский конгресс, и др. Премьером этого правительства мог бы остаться Миколайчик. Спустя некоторое время правительство США выдало Оскару Ланге паспорт для поездки в СССР, где он должен был участвовать в обсуждении польской проблемы, которое было приурочено к приезду в Москву Черчилля и Миколайчика.
Однако, прежде чем прибыть в СССР, Миколайчик решил нанести визит в Вашингтон. Встретившись с Рузвельтом, он спросил, следует ли полякам принимать советские предложения. И тут произошло нечто странное. Президент, который совсем недавно в Тегеране согласился с черчиллевской формулой о границе по "линии Керзона", порекомендовал Миколайчику "оттянуть любое урегулирование о границах". Вслед за этим государственный секретарь США Эдвард Стеттиниус разъяснил полякам, что, хотя в настоящий момент американцы не могут занять твердую позицию против СССР, "в недалеком будущем политика Вашингтона изменится, вернется к своим основным моральным принципам и сможет сильно и с успехом поддержать Польшу".
Такой неожиданный поворот администрации США сослужил Польше плохую службу. Полученные в Вашингтоне наставления обнадежили лондонских эмигрантов. Миколайчик не хотел и слушать доводов Оскара Ланге в пользу договоренности. Он решил не идти ни на какие соглашения. Дело еще более осложнилось из-за неудавшегося варшавского восстания, подготовленного эмигрантскими деятелями втайне от советского правительства.
Для меня до сих пор остается неясным, чем руководствовались в Белом доме, рекомендуя Миколайчику уклониться от договоренности. Похоже, что это было связано с предвыборными соображениями, поскольку после выборов в Вашингтоне явно ослаб интерес к польской проблеме. Еще в ходе происходящих в Москве в октябре 1944 года переговоров Миколайчик послал Рузвельту телеграмму с просьбой поддержать позицию эмигрантского правительства. Ответ он получил только 17 ноября, то есть уже после президентских выборов, причем вовсе не такой, какого ожидал. Президент сухо ответил, что поддержит любую договоренность, которую польское эмигрантское правительство достигнет с Советским Союзом. Вопрос о границе там вовсе не затрагивался, зато сведения о "жесткой" позиции администрации в польском вопросе просочились в прессу, и американские поляки голосовали за Рузвельта.