Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность
Шрифт:
Казалось, что ситуация уже была близка к разрешению своим естественным путём. Налётчик стал рычать и замедляться, впиваясь при этом лицом в шею Софьи Васильевны. Она взвизгнула, будто он раздирал её кожу зубами. Так подумал Дворовой. В этот момент женщина вскинула руку к прикроватной тумбе, схватила стоявшую там статуэтку Девы Марии и огрела ей насильника по голове. Удар квадратным основанием статуэтки пришелся на затылок. Затем она сделала это ещё раз и ещё, ударив в висок. Всё было и впрямь как в кино.
Налётчик замер, чуть приподнял голову, а затем тут же обмяк, уткнувшись лицом в лежавшие на подушке растрёпанные волосы Софьи Васильевны. Она, казалось, потеряла сознание, как и он. Тело её сделалось обездвиженным, и
Ей нужна была помощь. И даже если Дворовой мог в этом вопросе ошибаться, он чувствовал себя обязанным эту помощь ей оказать. А если она откажется, то он должен будет её навязать. Потому что теперь они едут в одной упряжке. И это уже не просто выписка из его должностной инструкции.
Стоя в ожидании, пока кто-то откроет ему дверь, Жора больше всего переживал за то, что мог попросту опоздать. Что за какие-то три минуты след женщины мог простыть из этой квартиры и этого дома. Он слишком долго думает. Всегда слишком долго! Уж и не сосчитать, сколько раз Жору подводило это его качество, которое другие, великодушничая, называют предусмотрительностью. Люди вечно не по делу отпускают свои комплименты, которые потом кто-то принимает на веру, что подчас и определяет всю дальнейшую жизнь человека, так настойчиво пытающегося найти выход из лабиринта собственных заблуждений.
Жора, разумеется, в силу своей этой лжепредусмотрительности не сразу сообразил, что прятаться за закрытой дверью и не открывать её – это модель поведения в подобной ситуации в общем-то вполне оправданная и даже закономерная. Тогда он сменил тактику, перестав настойчиво стучать в дверь, и просто позвонил своей наверняка испуганной и зажатой в тиски обстоятельств шефине. Он расслышал сигнал её телефона, прислонившись ухом к двери. Но женщина отклонила вызов, и мелодия тут же заглохла. Жора набрал ещё раз – всё повторилось. Он услышал, как звонко она выругалась, назвав Дворового юродивым прихвостнем. А его совсем это не обидело. Его всегда восхищало её умение подбирать запоминающиеся и, как ему казалось, немного возвышенные определения. Пусть даже подобные слова произносились со злостью или раздражением в голосе. Но умным женщинам всё простительно.
– Софья Васильевна! – прокричал он в дверь. – Это я, Жора! Я помочь вам пришёл.
Если и этот его позывной не получит отклика, то тогда Дворовой уберётся восвояси и больше не побеспокоит её. По крайней мере, сегодня. А, может, никогда.
Только он вознамерился уходить, как замок заскрежетал, дверь подалась назад и в образовавшемся проёме возникло раскрасневшееся лицо Софьи Васильевны.
– Ты чего тут делаешь, Дворовой? – как бы для приличия спросила она, глядя в пол.
– А я… я, Софья Васильевна… Я тут…
– Господь всеобъемлющий, да входи ты!
Жора несмело переступил порог и учуял запах старья. Старьё, видимо, всегда остаётся старьём – что сейчас, что тридцать лет тому назад. Время не властно над этим запахом, сотканным из подгоревших оладий, пыли и заношенных до дыр вещей. Дворовой запомнил этот тяжёлый аромат ещё тогда, в детстве, когда ждал, пока переоденется его новый друг Виталька. Другом Жориным он был, правда, недолго – со временем примкнул он к компании более старших мальчишек, что учили его дурным вещам. Впоследствии им научившись, Виталька приобрёл столь же дурное прозвище – Мелкая Падла. И хотя тех, кто дал ему такую кличку, уже давно нет в живых, характеристика эта продолжала бултыхаться в головах людей, остерегающихся его выходок в короткие периоды между отсидками. Наверное, теперь здесь наконец
– Ты чего, живёшь здесь? – прервала его мысли Софья Васильевна, сидящая на диване и разглядывающая собственное тёмное изображение в стареньком, не работающем телевизоре.
– Угу. А вы не знали? Всю жизнь как. Живу, добра наживаю. А оно всё не наживается как-то.
– Под лежачий камень-то вода не течёт.
– А это тут при чём?
– Есть сигарета?
– Вы же не курите, Софья Васильевна.
– Сейчас самое время. – Женщина вернулась в прихожую и стала шмонать висящую там мужскую куртку. Дворовой тем временем отправился в спальню, где всего несколько минут назад всё произошло.
Мужская туша, небрежно лежавшая на животе, напоминала огромную тряпичную куклу. Руки этого человека в реальности казались непропорциональными и распухшими, а выпячивающиеся из штанов оголённые ягодицы выглядели словно сложенные рядом две буханки хлеба. Голова облачённая в балаклаву, прятала лицо, но глаза и губы (последние оставались открытыми), смотрелись как нарисованные или вовсе пришитые, точно заплатки.
Напротив кровати – там, откуда, как считал Дворовой, велась съёмка, висело зеркало. Под ним стояла старая деревянная тумба с лакированной дверцей. На ней – букет из трёх искусственных лилий в стеклянной вазе, щедро декорированной всяческими завитушками и лепестками. Дворовой приподнял горло своей футболки, закрыв ею пол-лица, пытаясь таким образом скрыть собственную персону от того, кто ещё мог быть свидетелем инцидента и также продолжать вести наблюдение, транслируя попутно картину всем, кому ни попадя. В таком виде Жора подошёл к зеркалу и попытался снять его одной рукой, придерживая второй на лице футболку. Потерпев неудачу, он полностью натянул майку на голову и почти вслепую убрал зеркало со стены. За ним ничего не было. На самом стекле мужчина тоже не увидел ничего подозрительного. Ясности не внесла и ваза с искусственными цветами. Жора спрятал их – от греха подальше – в тумбу, которую затем отодвинул, и обнаружил за ней только кусок отходящих от стены обоев. Они прикрывали собой побледневший орнамент старого настенного покрытия. Но никаких тебе щелей, выступов, лампочек, кнопочек или пуговок.
– Ты что делаешь? – голос начальницы испугал мужчину, и он, встрепенувшись и стыдясь собственного смятения, принялся оправдываться.
– Так ведь, всё надо проверить, – сказал он, глупо улыбаясь. – Вдруг улики какие где остались.
– Знаешь, было бы мне в действительности какое-то дело до всего этого, я бы с тебя три шкуры спустила, только чтобы понять, как ты тут, твою мать, оказался и как с этим связан. Но беда в том, что мне всё равно.
– А чего тут объяснять. Мы все друг с другом связаны, – Жора попытался добавить своему голосу таинственности, но выглядело это нелепо и наигранно. Мы пока сами не понимаем как, но точно связаны. Я с вами, вы – вот с ним, – кивком указал Дворовой на тело. – Он, наверняка, со мной. – Жора подошёл к туше, аккуратно взялся за балаклаву, предварительно обернув руку тканью простыни, и потянул её вверх. А затем промолвил с изумлением: – А ведь и правда!
– Так сосед же твой. Он, может, и не умер вовсе. Сотрясение, скорее всего. Вот и лежит без сознания. А может и актёрствует! Ёбарь-террорист! Скорую вызвать надо, – сказала шефиня, сама в свои слова не веря.
– Он не дышит, Софья Васильна. А вы знаете, сколько раз он по башке за свою жизнь получал? И это только на воле. Когда-то должен был и последний раз наступить. – В Жорином голосе послышалось злорадство. – Немало он крови попортил тут всем. Так что, заполучил своё. Кровь за кровь. Мне его вообще не жалко ни чуточки. Я одного, Софья Васильна, не пойму. Вы как с ним… ну.. как вас свело с ним? Я вот про что. Вы же вроде…