Как живется вам без СССР?

На краю леса у обрыва, будто статная красавица на подиуме (какова собою!), замерла сосна, крепкая и могучая. Лесник с ходу определит ее возраст — лет сто. Но это по лесным законам — почти молодость. Жить ей еще долго, хотя сучья внизу обломаны, ажурная крона только у вершины. По янтарному стволу уже торчат сухие ветви, а понизу и вовсе — почерневшие

от времени ости. Вроде они и не мешают дереву, но и не отпадают вовсе, как бы напоминая, что были когда-то свежими и первыми ветвями у дерева. А это похоже на зарубки первых увлечений и симпатий человека!

Видим, стоит он на лужайке еще мальчишкой, оглядывается с любопытством вокруг, тем более что же там — вдали? Вот потянулся к солнцу, упрятал от ветра свои вихры, тряхнул головой и, ощутив неожиданную силу, побежал на окраину леса. Глядь, и подрос за лето так, что уже не боится ни зимы, ни ветра, ни соседей негожих, от которых теперь легко отмахивается, будто от неожиданно налетевшего хулигана. На другой год росту уже в нем столько прибавилось, что уверенно оглядывает он теперь бугры, овраги и бегающих по лесу грибников.

И вот у ствола крепкого, пахнущего целебной смолой, присел на траву у обрыва паренек уже с девушкой, спустя какое-то время гуляет он тут с дочкой, шустро бегающей за капустницей. Мимо деловито скользит уж, прошел со стадом пастух, крякнула в речной протоке утка, вспорхнул жаворонок, глотнула свежего воздуха береза. Все вокруг ярко, свежо, первородно.

Но с годами эти впечатления увяли, утратили свою значимость и первоначальность, детали тех дней осыпались в забытье, как пожелтевшие хвоинки в траву, где их уже не отыщешь, разве что редкую из них увидишь в сухом покрове.

Я наклонилась и подняла из забытья все, что за долгие годы пережила сама, а со мною и моя страна. Мне не хотелось, чтобы в историческое беспамятство выпали не только лучшие, но и трудные ее страницы, те крепкие ветви огромного сильного дерева — моего государства, которые вдруг насильно отчего-то обломали и выбросили прочь. Однако следы от них, как значимые, важные прежде впечатления, навсегда остались в моей памяти.

Не каждому дано — забыть… Мимолетные впечатления, конечно, теряются, как порыжевшие хвоинки в траве. Но и эти сгоревшие хвоинки — те моменты, которые пережили многие люди в свое время. Им, этим трудным и трагическим мгновениям, и посвящена моя книга.

Первые ростки Новой пролетарской литературы после разрушения Советского Союза… вот они, налицо!

Как-то Хади сказал знакомой девушке:

— Я приехал из страны, где два Нила сливаются в один, а дети играют ананасами в футбол.

— В футбол… ананасами? — изумилась Анна, которая пробовала этот плод раз в жизни, и он показался ей сказочно вкусным. — Вот это жизнь! Где ж такая страна?

— В песках Африки, южнее Египта. Место, где я родился, называется «Деревня у воды», значит на берегу Нила. А ты?

— Я?.. — Анна какое-то время подбирала слова, чтобы

романтичнее рассказать о своей родине. — Понимаешь, мама во время войны оказалась в Узбекистане, в итоге я родилась… под гранатовым деревом!

Конечно, девушка умолчала, что родилась в обычном роддоме, в далеком и еще незнакомом для ее матери городе. После родильного дома ее мама со свертком на руках вначале несколько дней спала под вагоном, но через неделю в военкомате дали-таки жилье — комнату в восемь квадратных метров, которую пришлось делить еще с одной беженкой. Когда же кончилась война и многие эвакуированные вернулись в родные места, мать Анны получила большую светлую комнату, под окнами которой в память о переезде и был посажен гранатовый куст с такими чудными алыми кистями по весне, что век не забыть это одно из лучших творений природы.

— В детстве, когда я читала сказку про доктора Айболита и реку Лимпопо, конечно, мечтала попасть в Африку и сорвать банан прямо с ветки, — рассказывала Анна своему спутнику и добавила игриво: — Впрочем, я туда еще попаду, и в голубом платье непременно прогуляюсь вдоль Голубого Нила, а в белом — вдоль Белого Нила.

— Ну, — изумился Хади, — ты сможешь приехать в мою страну?

— Не только в твою страну. Я вообще… — Анна задрала голову, ткнула пальцем в дальний угол Вселенной и безапелляционно заявила: — Я буду вести первый репортаж на Марсе!

— Неужто?! — воскликнул он. — Ну и масштабы у тебя!

— Не у меня, — возразила девушка спокойно. — Это масштабы человечества. А моя страна от него не отстает. Даже впереди прогресса мчится.

К полудню мороз усиливался. Сюда, к глубокому оврагу над рекой, не доносился ни один звук с бегущей поверху дороги.

— Когда я впервые увидел снег, — рассказывал Хади, восхищенно поглядывая на деревья в серебристом инее и кусты, похожие под снегом на огромные белые розы, — то подумал, что с неба падает абрэ, мука, из которой моя мать делает напиток.

— Кто твоя мама? — поинтересовалась Анна.

— Крестьянка.

Дальше он сообщил, что мать его владеет полем, на котором вместе с детьми выхаживает хлопок. Хади тоже в детстве собирал хлопок и помогал продавать его.

— Вечерами мама на молитвенном коврике, просит помощи у аллаха, чтобы перекупщики не обманули ее. В доме четверо детей.

— И помогает?

— Кто?

— Ну, к кому она обращается, стоя на коленях?.. — замялась Анна.

— По-разному. Иногда… мама очень плачет.

— Где твой отец? Почему он сам не продает хлопок? Мужчину труднее обмануть.

Молодой человек замялся.

— Понимаешь, — смущенно объяснил он. — У нас в стране многоженство. У папы еще две жены. В общем, у меня еще много братьев и сестер.

— Бедная женщина, каково ей пришлось! — Анна была в шоке и спросила с болью в голосе: — Как живет, что думает твоя мама, зная, что у мужа она не одна?

— Таковы у нас обычаи.

— Зачем они вот такие?

Будущей журналистке тут же захотелось дать бой на страницах газеты подобным обычаям, чтобы навсегда вытряхнуть мужчин из этой подлой, но очень удобной для них ветхозаветности.