Как
Шрифт:
Да нет, не холодно, мне правда там нравится. Мне там больше нравится, сказала я.
В спальном-то мешке, в чертовом спальном мешке, поморщился он, качая головой. Ты очень странная. Всегда была со странностями.
Я не отрывала глаз от книжной страницы. А кто такая Барбара? — спросила я. Барбара, ну, ты ее знаешь, ответил он, пробегая глазами газетные строчки. Она живет на другой стороне дороги, в большом белом доме на углу.
В большом белом доме, а-а, сказала я, так ничего и не поняв.
Молчание. Я приподняла свою книгу. «Дневник чумного года» [42] ,
Это заставило меня поднять глаза. Потому что он никогда ничего не рассказывал о войне — никогда, во всяком случае, нам. Не припомню, чтобы он когда-нибудь раньше об этом заговаривал. Мы вообще знали о том, что он был на войне, только потому, что однажды в детстве рылись в его комнате, и кто-то из мальчиков нашел под кроватью деревянную коробочку, а в ней — что-то вроде медали.
42
Роман Даниэля Дефо (1660–1731).
Боже мой, сказал отец, я помню. Некоторые люди верили, что не заразятся, если натрутся уксусом. Ты когда-нибудь слыхала про подобную глупость? А некоторые носили эти, ну как их там, такие штуки на счастье, записочки, вешали их на шею, со всякими волшебными словами или знаками зодиака. Люди писали туда слова молитв, или не знаю что, и повсюду носили с собой. И проезжали целые телеги, доверху наполненные мертвыми телами с кучей этих записочек на счастье.
Он рассмеялся. Где, говоришь, ты это читал? — спросила я.
В море, мы тогда были в море, ответил отец. Но самое замечательное здесь знаешь что, дочка? Что человек, который написал книгу, даже не был там, когда бушевала чума, он потом это выдумал. Ты читаешь и принимаешь все за документ, думаешь, что это — правда, но потом вдруг узнаешь, что все это — выдумка, вымысел. Нет, я не говорю, что это все ложь, нет, сказал он. И ведь, когда читаешь, ни за что не догадаешься, а? Он поставил чашку в раковину и потянулся за курткой. Вымой за собой чашку, когда допьешь, ладно?
А ты много читал, когда был… когда был в море? — спросила я.
Господи, еще бы, мы много читали, практически всего твоего Шекспира и еще всякую всячину, сказал отец. Нам хватало хлопот. А это как-то отвлекало, мы же не знали, какой и где нас ждет конец, черт его возьми. Я уйму книг там прочел, все эти толстые русские романы. Надеюсь, ты не очень запачкала мой гараж, а? А то мне делать больше нечего, как прибирать за тобой.
Я там нашла такие чудесные приемники, ответила я.
А, так ты до самых приемников добралась, сказал отец. Значит, ущерб уже немалый.
Это же очень модно сейчас, старые бакелитовые штучки, заметила я. Ты бы неплохие деньги за них выручил.
Они тебе понравились? Он открыл заднюю дверь. Ладно, можешь взять себе один. Можешь взять тот, что еще работает, сказал он и закрыл за собой дверь; я видела в окно, как он зашагал к теплице, неся лотки с растениями.
На
Весна. Вечер выходного дня, значит, скорее всего, это было в пасхальные каникулы. Мы лежали в моей спальне на полу, мы забрались под кровать, закрыв дверь и подперев ее стулом, мы сплели ноги и чуть - чуть касались головами в темноте. Донна залезла мне под рубашку, она лениво теребила мой сосок и расспрашивала меня о братьях.
Но ты-то их различаешь, правда? — допытывалась она. Как? Как тебе это удается? Неужели есть верный способ? Близнецы ее околдовали. Я флиртовала с ним просто так, чтобы он ничего не заподозрил, сказала она. Джим мне нравится только потому, что он немножко похож на тебя.
Это был Патрик.
Ой, правда? Ну, вот видишь. Опять не угадала, замялась она.
Донна гостила у меня несколько дней и впервые увидела моих братьев — они как раз приехали домой на каникулы, и теперь опасно шатались по дому в самое странное время ночи и дня, потому что работали по сменам на стройке. Донна никогда раньше не видела однояйцевых близнецов в такой близи, и приходила в страшное возбуждение, когда они оба находились в комнате.
Во время обеда она кокетливо хихикала над шутками Патрика, хотя я тоже хихикала. Он изо всех сил старался очаровать ее, и она сразу же сдалась, когда он вошел в комнату, напялив ради нее на голову трусы. Я гордилась им, гордилась еще больше, когда он вызвал у Донны смех, сунув одну из моих рыбных палочек в стакан с водой и пошутив насчет ее естественной среды обитания. После обеда он спросил Донну, умеет ли она играть в карточную игру «пятьдесят два»? Он подбросил всю колоду карт в воздух, а потом сказал: ну вот, теперь их все нужно собрать, и мы обе ползали на животе по комнате, собирая карты, глядя друг на друга с беззвучным хохотом в глазах.
Она ерзала рядом со мной под кроватью. Твой брат такой шутник, сообщила она мне. Так значит, это был Патрик — ну, тот, забавный? Да нет, сказала я, Джеймс тоже иногда бывает забавным, только по-другому, но я не могла как следует объяснить. К тому же они совсем разные, добавила я, это даже на расстоянии видно. У них совершенно разные лица, и держатся они по - разному, и ходят по-разному, и говорят по-разному, и машину водят по-разному. Даже когда они просто стоят себе и ничего особенного не делают, то это ясно.
Но как ты это видишь? — спросила Донна.
Я попыталась изобрести какую-нибудь путеводную нить «для непосвященных». Ну, допустим, они вдвоем заходят в комнату, сказала я, и в девяти случаях из десяти первым войдет Патрик, понимаешь? Допустим, они сидят с тобой в комнате. Один из них скажет что - нибудь вроде: знаешь, какая вода — самая лучшая в мире? Это такая вода, которую тебе подадут в пустыне, если ты заблудишься и будешь умирать от жажды. А другой скажет: знаешь, как рисуют комиксы? Могу показать — притащи-ка сюда бумагу.