Какаду в портфеле
Шрифт:
«Гм, — думает директор Сабуров, — получается все-таки жидковато».
И тут счастливая память подкидывает ему еще один убийственный факт. Однажды осенью Атарова послали за соломой в соседний совхоз. Но соломы он не привез, объяснил, что в том совхозе самим не хватает. Зато для собственной коровы солому достал. Ну скажите, разве это не преступление?
Теперь пущенный Атаровым бумеранг вернулся к автору. Его уже можно сажать. Он преступник, заслуживающий самого сурового наказания.
Но председатель райисполкома
— Слушай, Атаров, ты же умный человек, зачем тебе вся эта шумиха? Ты хочешь, чтобы мы прекратили твое уголовное дело? Ну вот, я так и знал. Тогда садись и пиши: «Председателю райисполкома от жителя селения Гурджи Атарова А. С.» Написал? Теперь пиши дальше: «Объяснение. Пишу настоящее объяснение о том, что отныне я никаких необоснованных жалоб и заявлений в вышестоящие органы вне района не буду писать без соответствующего согласия районных органов. В чем я и подписываюсь. К сему Атаров».
Прошу встать, читатель. Новый способ борьбы с критикой родился. Я назвал бы его емким словом «бумеранг».
ПОД ЭТИМ ДЕЛОМ
В этот день:
— по льду Байкала со станции Таловка ушел на БАМ автопоезд с грузами для стройки;
— Алтайский музей изобразительного искусства приобрел считавшуюся утраченной картину Саврасова «Могила на Волге»;
— сотрудники лаборатории ядерных реакций в Дубне в очередной раз синтезировали открытый недавно сто шестой элемент таблицы Менделеева;
— в Большом театре состоялась премьера оперы «Зори здесь тихие»;
— после работы Михаил Живаев зашел к Валентину Метлову.
Автор понимает: последний факт не может стоять в ряду перечисленных выше событий. Вернее, не должен стоять ввиду своей малозначительности.
И тем не менее он вошел в анналы истории. Он был зафиксирован официально, и историк будущего, возможно, задумается над ним, пытаясь разгадать скрытую в нем тайну. А может, наука к тому времени достигнет таких высот, что человеческая психология перестанет быть загадкой и пословица «чужая душа — потемки» будет сдана в архив как безнадежно устаревшая.
Пока же все неясно. Пока совершенно непонятно, почему одна душа тянется к наукам, к искусству, жаждет социальной активности, а другая… другая тоже жаждет, но в некотором роде совсем иного…
Итак, Михаил Живаев, 1955 года рождения, холост, несудим, образование среднее, по специальности повар, зашел к Валентину Метлову, рабочему склада АХО райпищеторга. Как выяснилось, зашел Живаев не для того, чтобы поговорить о путях развития оперного искусства. Молодых людей не интересовали и результаты ядерных исследований. И если быть откровенными до конца, вопросы станковой живописи их не волновали тоже.
Единственный вопрос, который будоражил их умы, можно
Нельзя сказать, что Михаил Живаев в свои двадцать лет был отпетым алкоголиком. Но выпить не отказывался. Особенно если угощали. Выпивка же у Метлова водилась всегда, закуску, как говорится, бог послал, поэтому проблема решалась элементарно:
— Наливай!
Наливать они умели. Михаил, например, с малых лет видел, как весьма энергично наливает его отец, и, естественно, научился.
Налили. Выпили. Помолчали. По-видимому, накапливали информацию.
После третьего захода информация хлынула, Правда, в несколько деформированном виде. Обилие вводных слов-паразитов и явная нечеткость дикции не позволяли до конца постигнуть суть высказываний. Дискуссия велась главным образом вокруг упомянутой выше проблемы «выпить — закусить». Было установлено, что пить можно: а) белое и б) красное. От сухого собеседники категорически открестились. Что касается закуски, то здесь ограничений не ставилось — от плавленых сырков до «мануфактуры».
Во время обсуждения вопроса о взаимном уважении хозяин квартиры вдруг сказал:
— Слушш, Миха, а паччему ты ни разу не принес бутылку? Я ттебя ччто, поить должжен?
И тут Живаев счел себя смертельно оскорбленным. Подзаряженная винными парами душа взыграла и потребовала сатисфакции. Михаил схватил с полки утюг и с силой обрушил его на голову приятеля. Увидев, что тот свалился со стула, Живаев ударил еще раз, теперь уже по инерции.
Обидчик лежал на полу с окровавленным лицом и не дышал. Справедливость восторжествовала, душа Живаева успокоилась.
И тогда в нем проснулась суетливая деловитость. Он вытащил у убитого документы и пачку лотерейных билетов, потом прикрыл тело сорванной с окна занавеской, взял утюг, непочатую бутылку портвейна и собрался уходить. Однако, подумав, решил с целью сокрытия следов преступления предать все огню.
Через полчаса квартира полыхала. А еще через несколько минут в дом по улице Волгина прибыла пожарная команда…
Однако ни того, как тушили пожар, ни того, как, обнаружив труп, принялись искать преступника, Живаев уже не видел. Закопав на пустыре утюг и бросив в костер документы Метлова, он отправился домой.
Муки Раскольникова, убившего старуху процентщицу, были ему неведомы. Придя домой, Живаев разделил пачку лотерейных билетов на три части: себе, матери и невесте. Потом допил прихваченную бутылку — не пропадать же добру! — и лег спать.
* * *
Его нашли через несколько недель. Если бы ему рассказали, как была поднята на ноги вся служба уголовного розыска районного управления внутренних дел, как при полном отсутствии следов преступник все же был обнаружен, Живаев удивился бы…