Какое дерево росло в райском саду? 40 000 лет великой истории растений
Шрифт:
В разгар Гражданской войны Аврааму Линкольну пришло в голову, что Большие Деревья – это символ уникальности Республики, позволяющий примирить мелкие разногласия. Первого июля 1864 года он подписал билль, согласно которому секвойи переходили в распоряжение штата Калифорния «на благо граждан, для их отдыха и развлечений, без права отчуждения и на вечные времена». Но в других местах большие секвойи продолжали рубить на древесину. Переселенцы не чувствовали противоречия в том, чтобы видеть в каком-то природном объекте красоту и величие и при этом делать из него трофей. Это была их личная доля Земли Свободы.
Через десять лет после билля Линкольна Альберт Бирштадт написал свой знаменитый пейзаж «Гигантские секвойи Калифорнии». «Кафедральная роща» из исполинских деревьев залита красноватым светом и похожа на леса Sequoia sempervirens. Однако на этом полотне сведены все иконографические черты, которые к тому времени приписывали гигантским секвойям – неимоверно высокие стволы, которые к верхней кромке картины даже не начинают сужаться, ощущение, что эти деревья не подвержены ни болезням, ни непогоде, девственный пейзаж на заднем плане, чуть подернутый туманом. Кроме того, художник изобразил здесь и троих индейцев, живущих в нише под корнями переднего дерева. Как пишет Шема, «Полотно Бирштадта
В 1901 году за секвойи вступился другой американский президент [38] . Вскоре после избрания (в том же году) Теодор Рузвельт прочитал книгу “The Mountains of California” («Горы Калифорнии») Джона Мьюра, писателя и борца за охрану окружающей среды. Рузвельт и сам был большой любитель отдыха на природе, и лирические описания и страсть, с которой Мьюр защищал нетронутые западные пейзажи, очень его тронули. Он написал автору и предложил встретиться в Йосемити и обсудить будущее тех мест, а заодно и всех американских лесов. В результате два года спустя президент с Мьюром отправились на три дня в поход по долине и целую ночь беседовали у костра в Марипоза-Гроув, где росло около 500 самых больших секвой. Мьюр убедил президента взять под охрану государства всю территорию Йосемити, в том числе и Марипоза-Гроув. Его просьба была удовлетворена, и спустя три года Рузвельт подписал Билль о передаче Йосемити, который давал всей долине статус охраняемого национального парка. За время своего президентства Рузвельт подписал законы о создании еще пяти национальных парков и более 200 природоохранных зон.
38
Подробный рассказ о встрече Рузвельта и Мьюра см. в John Muir, Nature Writings, ed. William Cronon, New York: Library of America, 1997, Robert Macfarlane, Landmarks, London: Penguin, 2015.
Привилегированный статус секвой привел к неожиданным последствиям, которые заставляют вспомнить обо всех неоднозначных событиях первых лет после их обнаружения, а может быть, и о неоднозначности характера самого Рузвельта – человека, который спасал деревья, но охотился на медведей. Секвойям стали давать имена. Не за внешние очертания, не за место, где они растут, – самые настоящие имена в честь великих политических деятелей или учреждений, как будто природная весомость позволяла причислить их к правящей элите. Среди секвой есть два Линкольна и один Сенат. Самое большое – по массе – дерево, которое весит 1500 тонн, получило имя Генерал Шерман в честь самого жестокого из генералов-северян, и это было до того, как тем же именем назвали танк во время Второй мировой войны. А вашингтонские политики, преисполнившись дерзости и самомнения, превратили всю популяцию секвой Сьерра-Невады в клуб своих двойников и называют их попросту – «Палата представителей».
6. Мафусаилы. Сосна остистая и финиковая пальма
Сосны остистые, которые с общего согласия считают древнейшими деревьями на Земле, на вид не столько старые, сколько мертвые. Сухие коряги, растущие высоко в горах на юго-западе Северной Америки, выглядят точь-в-точь как окаменелости, выцветшие до оттенка и фактуры доломита под корнями.
Существует три вида сосны остистой (их так назвали за колючки на женских шишках), они растут на засушливых возвышенностях между Ютой и Нью-Мексико на высоте 1700–3300 м. В крайне суровой среде, где зимы долгие и холодные, дождей очень мало и постоянно дует сильный ветер, у сосны остистой мало конкурентов, а приспособлена она просто великолепно. Древесина ее плотная и смолистая, и это защищает ее от древоточцев и грибков. Корни раскинуты широко под самой поверхностью почвы – тем самым дерево защищено от ветра и получает всю воду из верхних слоев. Хвоя покрыта воском, чтобы снизить испарение влаги, и сохраняется на дереве до сорока лет. Однако главная стратегия выживания и необычайного долголетия сосны остистой, как ни странно, – постоянно пребывать на грани смерти. Когда и без того древнее дерево достигает совсем уж почтенного возраста, почти вся древесина отмирает, и корни с пучочком веток соединяет подчас всего лишь тонкий жгутик живых волокон. В сущности, дерево впадает в спячку, мумифицируется, и рост, а потому и потребности, сводятся почти к нулю. Старческие немощи у сосны остистой связаны исключительно с климатом, а не с обменом веществ. Сердцевина ствола такая плотная и иссушенная, что не гниет, а выветривается, будто камень, из-за мороза и каменной пыли, которую несут порывы ветра.
Дольше всего живет вид под названием Pinus longaeva, и в 1957 году Эдмунд Шульман обнаружил в Белых горах в калифорнийском округе Иньо экземпляр, возраст которого удалось определить точно – 4846 лет. Ученый взял образец сохранившейся сердцевины и посчитал годичные кольца под микроскопом. На тот момент это было старейшее точно датированное дерево в мире, и его тут же окрестили Мафусаилом (Фортингэльский тис, вероятно, старше, но это невозможно доказать). Несколько лет спустя один старшекурсник с географического факультета Университета Северной Каролины в Чапел-Хилл обнаружил неподалеку еще более старое дерево. Дональд Раск Карри изучал, как отражаются на годичных кольцах деревьев перемены климата и даже особенности погоды в том или ином сезоне (например, теплое дождливое лето дает более широкие кольца), и взял особым буром пробу из дерева, которое в его полевом дневнике было помечено как WPB-114. Студент никак не ожидал, что это одна из легендарных сосен остистых, которой местные любители деревьев еще в начале 1950-х годов дали имя Прометей. К несчастью, бур застрял в стволе. Без него продолжать работу над проектом было невозможно. Поэтому Карри с безрассудной решительностью лесоруба-переселенца просто спилил дерево. Рассказывают, что он взял спил ствола в мотель и сел на солнышке посчитать годичные кольца. Их было 4844, но Карри решил, что дерево, наверное, еще старше, поскольку спил был взят не из нижней части ствола. Ему представлялось, что сосне больше 5000 лет. Каков был точный возраст Прометея, неизвестно, однако на момент скоропалительной казни у него было больше прав на звание старейшего дерева на Земле, чем у Мафусаила. Впрочем, оба они в 2013 году были вынуждены уступить свои места на этом не очень убедительном пьедестале почета, поскольку в тех же краях была обнаружена сосна остистая, у которой 5065 годичных колец.
В наши дни древние сосны охраняются гораздо лучше, и гибель от дендрологического бура им едва ли грозит. Тем не менее будущее их туманно (см. рис. 10
В девяностые годы ХХ века мичиганский лесовод Дэвид Миларк запустил проект по клонированию Деревьев-чемпионов, в том числе древних сосен остистых [39] . А натолкнули его на эту мысль, представьте себе, такие же самые видения, как и те, что заставили Аллена Мередита исследовать древние тисы. У Миларка была острая печеночная недостаточность и возникло ощущение, что душа покинула тело, а после этого его несколько месяцев рано утром «посещали духи света». Они сказали Миларку, что «большие деревья умирают, будет гораздо хуже, и у них есть для него задание». В результате он решил, что его миссия состоит в том, чтобы клонировать большие деревья и сажать их по всем Соединенным Штатам. Миларк полагал, что это уникальное биологическое наследие, что они нужны человечеству. Собственные же рассуждения Миларка были обескураживающе приземленными. «Это супер-деревья, – говорил он в интервью, – они выдержали испытание временем. Если мы не начнем клонировать самые большие и старые деревья, они могут погибнуть, и тогда их гены пропадут. Разве это по науке? Если бы вам в руки попалось последнее яйцо динозавра, что бы вы сделали – взяли бы его и сохранили для исследований или дали ему пропасть?» Однако, несмотря на благие намерения, Миларк тоже не очень хорошо понял, как поступать «по науке». Конечно, и размеры, и древность говорят о том, что дерево успешно выдержало «испытание временем». Однако они не гарантируют способность выдержать испытание будущим, которое может оказаться совсем иным. С каждым годом все больше экзотических болезней и климатических аномалий. Кроме того, выживание Чемпионов объясняется, вероятно, и удачным сочетанием места и исторического опыта, а клону, пересаженному в другую среду, возможно, повезет меньше. К тому же, когда отдельное дерево умирает, его гены «пропадают» не полностью. Они сохраняются в его родственниках и потомстве, которое оно производило, вероятно, не одну тысячу лет и которому передались не только гены долголетия, но и другие, рецессивные (например, гены, позволяющие приспособиться к более теплому климату). Яйцо динозавра тоже не самое подходящее сравнение, поскольку секс (и яйца) природа придумала именно для того, чтобы обеспечить массовый обмен генами, благодаря чему в распоряжении потомства оказывается широкий диапазон потенциальных реакций на непредсказуемые стечения обстоятельств.
39
История Дэвида Миларка и подробное обсуждение проблемы Деревьев-чемпионов см. в Jim Robbins, The Man Who Plants Trees, New York: Spiegel & Grau, 2012.
Семена старых деревьев наверняка тоже считали бы частью их наследия, обладай они хотя бы отчасти монументальным великолепием родителей. Многие семена тоже могут жить очень долго (хотя считать ли жизнью существование в виде высушенной чешуйки – интересный вопрос) и несут в себе шаблоны для воспроизводства не только того дерева, на котором они выросли, но и всех его потомков.
Семя-рекордсмен по продолжительности состояния покоя – это на сегодняшний день косточка, обнаруженная в руинах древнего израильского поселения Масада [40] . Развалины этого города никто не тревожил почти 2000 лет, но в шестидесятые годы ХХ века их обнаружили археологи. При раскопках в самых глубоких слоях нашли склад провизии – зерно, оливковое масло, вино, гранаты и щедрый запас фиников с вымершей иудейской финиковой пальмы, которые так великолепно сохранились, что к косточкам прилипли волоконца мякоти. Четыре десятка лет спустя, когда музейные работники вычистили и каталогизировали финики, кому-то пришло в голову посадить косточку. Как же они были потрясены и обрадованы, когда обнаружили, что из горшка показался росток! К 2012 году деревце было уже три метра в высоту и стало тезкой карликовой сосны, которая растет на другом краю Земли и не состоит с пальмой ни в каком родстве: его тоже назвали Мафусаилом. Увы, воскрешение может оказаться временным. Мафусаил зацвел, но оказалось, что это мужское дерево. Если не удастся найти женский ископаемый финик, будущих поколений иудейской пальмы так и не появится.
40
О состоянии покоя у семян финиковой пальмы см. Thor Hanson, “The Triumph of Seeds”, New York: Basic Books, 2015.
Состояние покоя у семян – явление поразительное и с ботанической, и с философской точки зрения. Пока не удалось разобраться, как это получается и что на самом деле означает. То ли это чисто физический фокус, и семенная оболочка приостанавливает в нем жизненные процессы, пока семя не попадет в среду с идеальным сочетанием света и температуры. Однако семена некоторых видов, например полевого мака, похоже, запрограммированы природой именно на то, чтобы давать ростки не сразу, а в далеком будущем – это своего рода страховка. Может быть, в них встроены какие-то биологические часы, которые нам еще не удалось обнаружить? И что сказал бы об экзистенциальном статусе семени в состоянии покоя ботаник-патологоанатом? Можно ли сказать, что семя, в котором не удается зарегистрировать никаких метаболических процессов, все равно живое? Ботаник Крис Уолтерс, работающий в Американском банке семян, отвечает на этот вопрос так: «Если семя живо, хотя в нем не идут метаболические процессы, значит, нам, вероятно, придется пересмотреть свое определение того, что значит быть живым» [41] .
41
Цит. по Hanson, “Triumph of Seeds”, op. cit.