Какого лешего?!
Шрифт:
– Эх, Бульгун, заливает медок нам в уши и не краснеет! – по-своему выразил почтение лешему Стопарь: – Во дает!
– Но это ещё не всё, – взял слово Расторопша со своим свитком, будь он неладен (а свиток или распорядитель решать вам): – Лесорубы тамошние кручинятся. Не могут толком дров на зиму запасти, а холода не за горами. То топорища на топорах у них ломаются, то пилы тупятся едва до дерева коснутся, то вообще инвентарь в телегах исчезнет аки его и не было. Домой приезжают, а он там в сараях у них лежит. Вот и поминают «нечистую силу».
– А им, бедолагам,
– Вот именно! – поддержал товарища Веретено. – Это какое-то саботажничество получается!
Другие домовые, из городской знати, тоже изъявили совместное неудовольствие, но не так громко, чтобы не ссорится с лешими.
– А что скажешь на это, любезный? – все ещё надеясь на «явку с повинной» со стороны Бульгуна, как можно более мягко поинтересовался Поставец.
– Ну, не знаю, может лесорубы они такие, неважные, не следят за инструментом, – продолжая играть в «несознанку» заявил леший, вновь отводя глаза в сторону.
– Нет, этот парень мне определенно нравится, – заявил атаман злыдней стоявшим рядом полуночникам, которые с неподдельным интересом следили чем же все закончится. – Ему хоть кол на голове чеши…
– Да помолчи уже, Стопарь! – перебил его Кувалда, – Видишь, парню несладко приходится, а ещё ты тут зубоскалишь.
– Сам помолчи! – огрызнулся злыдень – не любил он, когда ему указывать пытались – но, тем не менее, перестал комментировать происходящее.
Атмосфера с совещательной зале накалялась с каждой минутой, а тут ещё и первые петухи пропели. Надо было быстрее решать с лешим, чтобы на следующий сход не оставлять этот животрепещущий вопрос.
– Нет, вы посмотрите на него! Невинного тут из себя строит! – не выдержал Поставец упрямства лешего, и не столько упрямства, сколько его вранья, вспылил: – Ты чего тут брешешь, аки пес шелудивый! Признавайся, твоих рук дело?!
Сравнение с собакой задело Бульгуна, хотя он и сам понимал, за что его так теремной – не за проделки, а за кривду.
– Нет, не собака я, Ваше Околородие, и да, это я людям спуску не давал, – наконец признался леший.
– Вот, значит, как?! – облегченно выдохнул Поставец. – Ну, поведай нам, с чего это ты на людей ополчился? Вроде раньше так, все по мелочи озоровал? Теперь-то что? Поделись с нами своими печалями. Они что тебе подношения не приносят, не уважили где-то?
В этот раз леший смотрел прямо на теремного, не вилял «хвостом» (он ведь не пес смердящий).
– Да нет, уважаемый теремной, подношения люди приносили, задабривали, только я не взял.
– Что так? – спросил Поставец, стараясь снизить градус напряжения: – Ну я ещё с натяжкой могу понять твое отношение к охотникам, может они нарушили там какие-то ваши неписанные правила – я всех тонкостей не знаю, – но чего ты к лесорубам-то привязался? Вот объясни мне как на духу?
– А чего тут объяснять. Уж больно они обленились. Лес пытаются валить прямо у опушки. Молодые
В дальнем углу зала кто-то захохотал, перебив лешего.
Кто, кто? Все тот же Стопарь не удержался.
– Цыц там бестолочи! – прикрикнул теремной, он, наверное, один кто мог вот так при всех цыкнуть на своенравного и злопамятного атамана злыдней. – Продолжай, Бульгун. Расскажи чего охотников-то невзлюбил?
– Ничего я их ни невзлюбил, – откровенно признался леший. – Не могу просто смотреть как они живность убивают. Жалко мне тварей лесных. Всех жалко. Вон, пусть грибы-ягоды собирают. Я их девок и детишек всегда вывожу на самые богатые полянки, грибные места. Да я им сам шишек с кедров натрушу столько, бывает, они потом два дня их таскают мешками. А вот чтобы охотится, это не ко мне.
– Поверь Бульгун, нам всем жалко видеть, как убивают любую тварь, – участливо произнес Поставец, он мог подобрать нужные слова, чтобы найти общий язык даже с таким упрямым как осел лешаком. – Любая жизнь дорога, тут я тебя понимаю. Однако старик Род так завещал: одним быть хищниками, а другим быть пищей им. Зайцы едят траву, волки едят зайцев, а люди убивают волков. Закон природы!
– Так люди ведь не едят волков, – парировал Бульгун.
Теремной уже подумал было, что привел плохой пример, но леший сам пришел ему на помощь.
– Они с них шкуры сдирают, – добавил он.
– Вот! Ты сам и ответил, – хмыкнул теремной. – Люди делают из волчьих шкур себе одежду, чтобы зимой не замерзнуть. Я же говорю – закон природы!
Бульгун ненадолго задумался и после короткой паузы, произнес:
– Это плохой закон!
Слушавший их диалог народец ахнул. Ляпнуть такое на общем сходе, это надо быть чудаком на всю голову.
– Ну не нам их менять, – едва сдерживая вскипавший внутри гнев, сквозь зубы промолвил теремной. Терпение у него кончалось. – Кстати, Бульгун, а что это ты так за живность вдруг обеспокоился. Насколько я знаю, ты уже лет триста в своем лесу трудишься…
– Триста тридцать!
– Триста тридцать! Молодой да ранний!
Теремной переглянулся с Кочергой – глянь, мол, каков фрукт, еще березовое молочко на губах не обсохло, а уже древние законы критиковать вздумал – и вновь обратился к лешему.
– Тем более тогда! Что-то раньше ты не особо радел за косуль и куниц. И охотились люди в твоих владениях и рыбачили, и дрова рубили, и траву косили. И все по закону было. Чего-же нынче с тобой произошло? Какая гадюка укусила?
– Никто меня не кусал. А то что раньше радеть не начал, сейчас жалею.