Кактус Нострадамуса. Ванна с шампанским.

Логунова Елена Ивановна

Поиски осложнялись тем, что уже стемнело, а мы с Зямой не подумали об освещении. Пришлось подсвечивать себе мобильником.

Мне повезло: я нашла свой медальон. Он здорово испачкался, но я прицепила его на бегунок, не тратя времени на санобработку: я и сама была грязной, как всем известное животное с пятачком.

– Мы точно свиньи у корыта! – прямо сказал Зяма и любовно погладил ванну.

Ее мы заботливо ополоснули из лейки, а собственное омовение отложили до момента возвращения в отель.

Потом мы приступили к упаковке.

Сначала максимально

широко распахнули чемодан, так, что его мягкие матерчатые половинки крыльями легли на сырую землю, а затем с помощью наклонной доски переправили туда ванну – вместе с доской, без которой эта громадина наверняка прорвала бы днище чемодана. Но и в такой конфигурации багаж получился совершенно неподъемным, поэтому нам пришлось повозиться еще, подпихивая под несущую доску скейты. Очень удачно получилось: загнутые концы досок плотно охватили чемодан снизу.

Наконец все было готово для транспортировки, и осталось решить лишь одну задачу: как вывезти нашу телегу из огороженного сквера с закрытыми воротами?

Переправить чемодан весом в полтонны через забор без подъемного крана или вертолета не представлялось возможным. Перепилить или вскрыть амбарный замок на калитке было много реальнее, тем более что Зяма на школьных уроках труда обучался слесарному делу. Но практиковаться в забытом ремесле ему пришлось бы в поле зрения охранника, а это резко уменьшало шансы на успех операции.

– Делать нечего, придется оставить тут чемоданчик до утра, – решила я, рассмотрев все варианты.

– А его не сопрут? – заволновался братец.

– Как? – коротко спросила я. – Хотела бы я на это посмотреть!

В самом деле, всякий, желающий похитить неподъемный чемодан, оказался бы в том же самом положении, что и мы сейчас: без вертолета как без рук.

Мы закатили чемодан в кустики за пальмами. Черный и густо перемазанный землей, он прекрасно замаскировался на местности.

– Жди меня, и я вернусь! – уходя, пообещал донне ванне бельведерос мой романтичный братец. – К утреннему открытию сквера я буду стоять здесь как штык!

Не отягощенные четырехсоткилограммовым наследием прошлого, мы легкими тенями перемахнули через штыки забора в самом дальнем от будки охранника уголке сквера и без дополнительных приключений вернулись в отель.

Анджело Тоцци очень не нравилось его новое задание.

Анджело был «безродным псом» – его отец торговал в Палермо углем. В коза ностра юный Тоцци пришел из уличной банды и с трудом дослужился до третьего помощника второго человека. Для беспородного бандита без серьезных связей это была прекрасная карьера, но теперь Анджело рисковал ее обрушить, и лишь потому, что Карло Палермскому приспичило поиграть в Отелло Венецианского.

Карло родился карликом, что было бы смешно, если бы за одну непочтительную улыбку в свою сторону обладатель столь подходящего ему имени не казнил весельчаков с безжалостностью урожденного Греко. Потомок одной из самых уважаемых династий сицилийской мафии, Карло умел внушить к себе уважение, превосходящее его физические габариты во много раз.

Анджело не мог ослушаться

Карло, но Анджело сознавал, что на сей раз Карло дал слабину. Он не должен был лично следить за Марией. Ну и что, что она – его любимая жена и единственная дочь уважаемого человека? Факт измены такому мужу, как Карло Греко, имело бы смысл скрывать от общественности лишь в том случае, если мужчина был слишком слаб, чтобы наказать свою женщину как подобает. А быть в подчинении у слабого босса как минимум бесперспективно.

А еще Анджело понимал: то, что Карло приехал в Рим с одним-единственным провожатым, говорит не столько о его доверии, сколько о том, что ему не будет жаль расстаться с безродным Тоцци. Марию-то он, может, и пощадит, а вот Анджело точно зароет.

Однако никакой возможности уклониться от деликатного задания у Анджело не было, и он честно сделал все, что от него требовалось.

– Где? – коротко прорычал Карло, перебравшись через забор с ловкостью циркового лилипута.

Он озирался, как затравленный зверь. Чайного цвета глаза в свете фонаря казались желтыми, как у рыси.

– Сюда, – лаконично ответил Анджело, понимая, что в данной ситуации многословие – короткий путь на тот свет.

Лавочку с прекрасным видом на нужное окно он нашел еще засветло, а накануне подкупил приходящую уборщицу, пообещавшую не закрывать ставни и не задергивать шторы в спальне, как обычно. Арочный вход в опочивальню располагался напротив окна, в связи с чем сочетание бинокля и широкого просвета в занавесках выглядело многообещающим.

Анджело сопроводил Карло на лавочку, вручил ему бинокль и со словами:

– Французское окно на третьем этаже, – отступил на авансцену.

Разумеется, ему было любопытно. Но, что бы ни «планировал» увидеть в чужой спальне ревнивец Карло, свидетель ему был не нужен.

Окно на третьем этаже озарилось светом всего на пару минут. Анджело с беспокойством наблюдал за треугольной спиной Карло. Босс сидел очень прямо и руки с биноклем зафиксировал так крепко, словно был сложной формы корягой.

Так, цельнодеревянной фигурой, он и повалился на бок за секунду до того, как окно потемнело.

– Карло!

Анджело подскочил к лавочке, не позволив боссу упасть на землю, и только через минуту бесплодных попыток привести Карло в чувство со всей определенностью понял, что по-сыновьи обнимает мертвое тело.

Вопрос «Что происходит в этой спальне?» сразу же потерял актуальность и уступил место другому: «Что делать с этим телом?»

Оставить его на лавочке нельзя – даже мертвый Карло Греко заслуживает уважения. В то же время перебросить тело, даже не очень крупное, через двухметровую каменную ограду Анджело не смог бы. Можно было попробовать протащить покойника сквозь мраморную баллюстраду или через решетку калитки – по идее, человеческая голова в фигурный зазор проходила, а где пролезет голова, пройдет и все тело, тем более карликовое… Но неизбежные при этом увечья впоследствии непременно поставили бы Анджело в вину. Да еще и докажи, что эти повреждения – посмертные!