Калеб Уильямс

Годвин Уильям

Надо признаться однако, что за весь этот период, кроме немногих промежутков, мысль моя находилась в состоянии крайнего возбуждения. Я тысячу раз повторял себе: «Я хочу написать повесть, которая составит эпоху в умственном развитии читателей, так что ни один из них, прочтя ее, не останется совершенно таким же, каким был до того». Я записываю все это точно так, как оно происходило в действительности, с полнейшей откровенностью. Я знаю, что это звучит очень самонадеянно. Но, быть может, именно таков и должен быть образ мыслей всякого автора, когда он дает лучшее, что может дать. Как бы то ни было, я в течение почти сорока лет ни словом не упоминал о своих тщеславных помыслах. Я написал уже около семи десятых первого тома, когда один из моих старых и близких друзей благодаря своей крайней настойчивости добился того, что я позволил ему прочесть рукопись. На другой день он вернул ее мне с запиской следующего содержания: «Возвращаю вам вашу рукопись, потому что обещал это сделать. Если бы я следовал собственному побуждению, я бросил бы ее в огонь. Если вы станете упорствовать, книга неминуемо станет могилой вашей литературной славы».

Разумеется, я не испытывал безусловного доверия к суждению дружески расположенного ко мне критика. Тем не менее я провел два дня в глубокой тревоге, пока

не оправился от удара. Пусть читатель сам представит себе мое положение. Я не принимал слепо критику моего друга. Но ведь это было единственное, чем я располагал. Это была первая попытка узнать непредубежденное мнение о моей книге. Оно заменяло мне все на свете. Больше я не мог, да и не имел желания, ни к кому обращаться. Если бы я это сделал, мог ли я рассчитывать, что второе, третье суждение будут для меня более лестными, чем первое? А если нет, к чему бы это привело? Нет, мне ничего не оставалось делать, как только укрыться в собственную неприступность. Я решил дойти до конца, полагаясь по возможности только на свое собственное представление о произведении в целом; пусть мир подождет, пока придет его время и книга будет представлена ему на суд.

Я начал свое повествование, как это обычно принято, в третьем лице. Но вскоре я почувствовал себя неудовлетворенным. Тогда я перешел на первое лицо, заставив, таким образом, героя моей повести рассказывать о самом себе; этого приема я придерживался и во всех своих последующих опытах в области романа. В конце концов он больше всех подходил к моему умственному складу; воображение мое свободнее всего развертывалось именно при анализе скрытых внутренних движений; мой метафизический рассекающий нож намечал и обнажал сложный клубок мотивов, и я отмечал постепенно накоплявшиеся побуждения, которые заставляли предварительно описанных мною лиц склониться именно к тому образу действий, который они впоследствии избирали.

Установив основной стержень повести, я имел обыкновение окружать себя разными произведениями прежних авторов, имеющих хотя бы видимость какого-либо отношения к моему сюжету. Я никогда не страшился того, что это может повести к рабскому подражанию моим предшественникам. Я полагал, что мне свойствен собственный, неотъемлемо мне одному принадлежащий образ мыслей, который всегда предохранит меня от простого заимствования. Я читал других авторов, чтобы знать, что было ими сделано, или, вернее, чтобы насильно удерживать свой ум в определенной колее и направлять по ней свои мысли, так что я и мои предшественники шли как бы к одной цели, но в то же время я шел своим путем, не обращая в конечном счете внимания на взятое ими направление и не снисходя до того, чтобы справляться, не совпадает ли оно случайно, в пределах нескольких шагов с моим.

Так, работая над романом «Калеб Уильямс», я прочел старую книжку, озаглавленную: «Приключения мадемуазель де Сен-Фаль» [4] , о французской протестантке, которая во время жесточайших преследований гугенотов бежала в ужасе через всю Францию. Ее непрерывно выслеживали, она ускользала от преследователей, всегда находясь среди опасностей и не имея ни минуты покоя. Я перелистал страницы ужасающей компиляции, озаглавленной: «Божье отмщение за убийство» [5] , где око всемогущего непрестанно следует за виновным и обнаруживает самые скрытые его убежища. Я свел тесное знакомство с «Ньюгейтским календарем» [6] и «Жизнеописаниями пиратов» [7] . В то же время я не пропускал ни одного выходившего в свет романа, если только он был написан увлекательно. Все авторы были заняты тем же рудником, что и я, хотя разрабатывали разные жилы; все мы исследовали недра духа и побуждений и намечали всевозможные столкновения и вспышки, какие только могут происходить между людьми на многообразной сцене человеческой жизни.

4

…старую книжку, озаглавленную: «Приключения мадемуазель де Сен-Фаль». – Книга, на которую ссылается Годвин, переведена с французского и издана в Лондоне в 1702 году, но заглавие ее указано им неточно («История мадемуазель де Сен-Фаль». Перев. с франц. Б. Стар. Лондон, 1702).

5

…ужасающей компиляции, озаглавленной: «Божье отмщение за убийство». – Годвин имеет в виду назидательное сочинение Джона Рейнольдса, дважды изданное в Лондоне в первой трети XVII века и распространенное среди пуритан. В подлиннике книга имеет более длинное и кудрявое заглавие: «Триумфы божьего отмщения за вопиющее и отвратительное преступление – предумышленные и обдуманные убийства» (Лондон, 1622, 1629)

6

Я свел тесное знакомство с «Ньюгейтским календарем». – «Ньюгейтский календарь, или Список кровавых злодеев» – собрание очерков об узниках лондонской тюрьмы – Ныогейта – с начала XVIII века по 70-е годы этого столетия (5 томов, Лондон, 1773). Очерки дают биографии всевозможных преступников и рассказы о совершенных ими преступлениях. Что Годвин действительно воспользовался этим изданием для характеристики английского преступного мира и описания некоторых подробностей тюремной жизни в XVIII веке, видно из прямой ссылки его на этот источник в XI главе 2 книги «Калеба Уильямса» (стр. 209).

7

…«Жизнеописаниями пиратов». – Годвин, очевидно, имеет в виду книгу «Жизнеописания всех наиболее знаменитых пиратов», изданную в Глазго в 1727 и 1728 годах.

Я скорее забавлялся, проводя аналогию между историей Калеба Уильямса и сказкой о Синей Бороде [8] , чем пользовался какими-либо чертами этого чудесного образчика страшного рассказа. Моей Синей Бородой был Фокленд, совершивший зверские преступления, из-за которых, если бы они были раскрыты, весь мир, несомненно, восстал бы против него, пылая мщением. Калеб Уильямс – это та жена Синей Бороды, которая, несмотря на предостережение, упорствует в своих попытках раскрыть запретную тайну; и после того, как это ему удается,

он так же тщетно старается избежать последствий, как жена Синей Бороды, которая мыла ключ от окровавленной комнаты, но стоило ей стереть кровавое пятно на одной стороне, как оно со зловещей отчетливостью выступало на другой.

8

…сказкой о Синей Бороде. – Речь идет об известной сказке французского писателя Шарля Перро, вошедшей в его книгу «Сказки матушки Гусыни» (1697). В предисловии к своему роману «Клоудесли» (подписано 30 января 1830 г.) Годвин также свидетельствует; «Когда я писал „Калеба Уильямса“, я рассматривал его до некоторой степени как пересказ сказки о Синей Бороде».

Когда я дошел до начальных страниц третьего тома, я совсем остановился, и со 2 января 1794 года до 1 апреля работа моя нимало не подвинулась вперед. Так всегда случалось со мною при сколько-нибудь продолжительном труде. Лук нельзя держать вечно натянутым:

Opere in longo fas est obrepere somnum. [9]

Однако я постарался спокойно отдохнуть наедине с самим собой, не навязывая читателям своих тогдашних нестройных и бессвязных мечтаний. Зато, придя в себя, я ожил по-настоящему и, работая с неослабевающим напряжением в течение одного месяца, довел свой труд до конца.

9

Орете in longo jus est obrepere somnum – В столь длинном труде иногда не вздремнуть невозможно (лат.). – цитата из «Поэтического искусства» Горация (стих 360).

Итак, я попытался изложить правдивую историю зарождения и способа изложения этой объемистой безделицы. Окончив труд, я скоро понял, что, в сущности, я не сделал ничего. Сколько в книге плоских и слабых мест! Как ужасно неровно она написана! По временам автор явно шатается во все стороны, как пьяный! И, в заключение, доведя дело до конца, что я, собственно, сделал? Написал книгу для забавы в часы досуга юношей и девушек, повесть, которую безразлично и вяло проглотив, они не разжуют и не переварят. В этом смысле большое впечатление произвело на меня признание одного из самых безупречных читателей и лучших критиков, с каким только мог встретиться автор (несчастного Джозефа Джеррольда [10] ). Он рассказал мне, что получил мою книгу как-то поздно вечером и прочел все три тома подряд, не смыкая глаз. Итак, то, что стоило мне целого года работы, непрерывной душевной тревоги и стараний, что я писал, то впадая в отчаяние, то охваченный порывами необычайной энергии, – он пробежал в несколько часов, закрыл книгу, опустился на подушку, уснул и, отдохнув, воскликнул:

10

…несчастного Джозефа Джеррольда. – Годвин вспоминает о своем близком друге Джозефе Джеррольде (1764—1795), горячем и убежденном республиканце, судившемся за «преступные и злонамеренные речи» в марте 1794 года. Смелая и страстная защитительная речь Джозефа Джеррольда на суде, в известной мере внушенная ему Годвином, в которой Джеррольд заявил, что он с радостью умрет за свои убеждения, содействовала его осуждению. Он был приговорен к пятнадцати годам ссылки в Австралию, что при его слабом здоровье было равносильно смертному приговору. В мае 1795 года его внезапно посадили на корабль, не разрешив проститься с детьми и приготовиться к далекому путешествию. Джеррольд умер через несколько недель по своем прибытии в Сидней. Годвин не без умысла вспоминает несчастного Джозефа Джеррольда как одного из первых читателей своего произведения, еще находившегося в рукописи, однако он не мог или не хотел раскрыть до конца смысл этого напоминания о своем покойном друге, ставшем жертвой правительственного заговора против прогрессивных английских деятелей конца XVIII века.

Наутро к свежим рощам и новым пастбищам! [11]

Лондон, 20 ноября 1832 г.

КНИГА ПЕРВАЯ

Среди лесов леопард щадит себе подобных,

И тигр не нападает на детенышей тигра.

Лишь человек всегда враждует с человеком.

ГЛАВА I

Жизнь моя в течение многих лет являла собой зрелище бедствий. Я служил мишенью для недремлющей тирании и не мог уйти от ее преследований. Мои лучшие ожидания были разрушены. Враг мой оказался глухим к мольбе и неутомимым в гонениях. Мое доброе имя, равно как и мое счастье, стали его жертвами. Всякий человек, как только он узнавал мою историю, отказывался протянуть мне руку помощи в моем несчастье и проклинал мое имя. Я не заслужил этого. Совесть моя свидетельствует о моей невиновности, несмотря на то, что мои заявления об этом кажутся невероятными. Как бы то ни было, теперь мало надежды на то, чтобы я выскользнул из сетей, опутывающих меня со всех сторон. Писать эти воспоминания меня заставляет только желание отвлечься от моего прискорбного положения и слабая надежда на то, что благодаря этим запискам потомки, быть может, воздадут мне справедливость, в которой отказывают современники. Во всяком случае, рассказ мой будет отличаться той последовательностью, которая бывает редко достижима, если в основу не положена истина.

11

Наутро к свежим рощам и новым пастбищам! – Цитата из поэмы Дж. Мильтона «Лисидас» (1637, стих 193).

Родители мои были простые люди из отдаленного графства Англии. Они занимались тем, что обычно выпадает на долю крестьян, и единственное, что я мог получить от них, – это воспитание, чуждое обычным источникам порочности, да оставленное мне в наследство доброе имя, – увы! давно утраченное их несчастным сыном. Меня не учили никаким начаткам наук, кроме чтения, письма и арифметики. Но ум у меня был пытливый, и я не пропускал ни одной возможности расширить свои познания из разговоров или чтения. Мои успехи оказались значительнее, чем это позволяло ожидать мое положение.