Каленым железом
Шрифт:
Дома сидели его как бы существующая жена Галька и мама-старушка Метуса Макарина Савельевна, которая считала сына дураком, несмотря на то что он ее кормил, поил и одевал в ситцевые платья.
Женщины лузгали семечки.
Пело и играло радио. Тикали ходики. Мурлыкала киска, и домашние накинулись на Ваську, что тот пьяный.
– Ты где шляешься, сволочь?!
– Где? – переспросил Метус и сам ответил где.
Женщины закрутились по кухне и думали, что Васька сейчас их начнет гонять.
Но он их бить не стал, а, напротив, сел
– Г-глина! Мне нужно обсудить с тобой очень важный вопрос.
– Вопрос-вопрос! Что еще за вопрос! Куды? Ложись лучше спать, Васенька, а завтра поговорим, – отвечала Галина голосом плачущим и явно приготовленным на случай Васькиных побоев.
– Сядь! Сядь, баба! – строго и величественно повторил Василий и запел:
Жду любви не вероломной, а такой большой, огромнай!
Поняла?
– Нет, не поняла, – отвечала Васькина жена Галина, торговавшая продовольственным товаром в ларьке Заготскота.
– Ну так сейчас поймешь. Я тебе все объясню, – посулился Василий.
И объяснил, что Галина пускай ступает с богом к себе домой или еще куда-нибудь, куда она хочет, поскольку он ее не только не любит, не только не видит в ней своего или вообще какого-либо идеала, но даже имеет новую претендентку на ее место.
– Так что все. Хоре. Пожили рядком, разойдемся ладком.
Васька привел неизвестно откуда взятую пословицу и думал, что все уже, что дело, так сказать, в шляпе.
Но не тут-то было.
– Ой-ой-ой! Ой, глаза бы мои на свет не глядели! – завыла Галина. – Мы ж… Мы ж… Мы ж с тобой муж и жена! Ва-асень-ка!
Крик, плач.
– Мы с тобой никогда не были муж и жена. Ты врешь. Мы с тобой подженились, так вот это точно, мы с тобой подженились, а сейчас я тебе даю развод, – пояснял Василий формальную сторону вопроса.
Пояснял, пояснял, а сам тем временем отворил дверь в сенцы, где притаилась его новая претендентка, и крикнул:
– Подь. Подь сюда!
Новая претендентка оказалась так, ничего себе, а в темноте сенок вообще выглядела некоторой даже красавицей. Галина, увидев это, завыла еще пуще, и сенная красавица вступила в дом.
Она злобно посмотрела на Галину, потом – в угол, где висела икона, а потом бухнулась в ноги Макарине Савельевне.
– Простите, мама! Простите нас. Падай, падай и ты, Василий! – забилась и зарыдала она.
Все рыдали и плакали. Даже Метус пустил слезу. Но на колени он, правда, падать не стал. Он обнял свою старую бывшую подженку, поцеловал ее на прощание и стал выталкивать за дверь.
Все рыдали и плакали, лишь старушка мама сохраняла полное спокойствие.
– Ты дурак, – сказала она сыну.
– Ну почему? – обиделся тот.
– Дурак. Дурак. Падай, Вася. Падай! – соглашалась новая жена, колотясь головой об пол.
Так они и зажили. Славно зажили. Только в первую ночь и проявились вышеописанные неудобства, связанные с переменами и перестановками. А потом все устроилось:
А новые молодые Метусы зажили удивительно ладно и славно, несмотря на то что Валя, так звали претендентку, оказалась рябенькая. Она в детстве как-то болела оспой, и у нее от оспы остались рябинки на лице.
– Да при чем тут воспа, – горячо и возбужденно говорил Василий матери. – Мало ли у кого на харе черти в свайку играли.
А Макарина Савельевна в ответ на это всегда ему резонно:
– Дурак ты и есть дурак.
– Ты посмотри, какая она работница, – хвалился Васька.
А жена Валя действительно оказалась очень работящая. Она завела поросюшку и телку и очень хорошо их кормила помоями и объедками, которые приносила из столовой. Она работала в столовой. Мыла посуду.
Кормила, поила, холила, и поросенок с телкой росли, как навитаминенные.
И о Ваське успевала позаботиться, и о Макарине Савельевне. В общем, взяла дом в свои руки. Василий иногда не знал даже что и как. Что есть в доме, чего нету. И Макарина Савельевна не знала. А Валька знала.
Славно зажили. И ладно было, и хорошо, а нет-нет да Василий запоет свою прежнюю песню:
– Жду любви не вероломной, а такой большой-огромной…
– Уж ты и не пел бы так, Васенька, а то сглазишь наше счастье, – говорила жена, льстиво прижимаясь к могучей груди незаконного мужа.
– А я пою. Пою – и все, – упрямо отвечал Василий. – Пою потому, что жизнь разнообразна и может быть все. И с тобой мы оч-чень даже просто можем расстаться. Как в море корабли.
– Ну уж, – пугалась жена.
– Да. Я пою. Все может быть. И знай, что ты для меня вовсе не идеал.
И ведь действительно – он оказался прав.
Потому что в один прекрасный день приходит на двор какой-то мужик и велит отдавать поросюшку и телку, поскольку «Валентина Ивановна мине этих животинок продали через нотариуса».
И мужик стал совать всем в нос какую-то бумагу с гербовой печатью.
– А вот этого ты не видел? – Метус показал, что мог увидеть мужик, и опрометью кинулся по месту работы в столовую, а там выяснилось, что его якобы жена уже уволилась.
– И неизвестно, куда отбыла, – хохотали ее нахальные товарки.
Неизвестно. Это сначала было неизвестно. Телку и по-росюшку пришлось отдать, потому что против гербовой печати не попрешь – можно поломать рога, а мужик в следующий раз привел с собой еще и милиционера. Мужик этот, кстати, оказался ничего. Он имел дом – будку путевого обходчика и решил обзавестись хозяйством. Он сказал, что, может быть, даже и понимает Метуса, но поскольку деньги заплачены, то он тут ничего не может поделать.