Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой
Шрифт:
Яшка внимательно прислушивался к разговору и по-прежнему ничего не понимал.
– Смотри, как его пацанёнок глазами зыркает, – заметила жена. – Небось, всё доложит своему драгоценному родителю…
– Ну и что? – махнул рукой майор и сладко потянулся. – Его папаша теперь по гроб жизни от страха не оправится. Уж это я гарантирую! Не первый он такой…
Наконец вернулась мама и принялась поить Яшку чаем. Отпив полстакана, мальчик выскочил из купе искать папу. Он вовсе не собирался пересказывать услышанное, просто больше не мог находиться вместе с людьми, которые за спиной говорили всякие гадости, а в присутствии мамы сразу замолчали.
Папа по-прежнему стоял в тамбуре и смотрел в окно.
– Скоро приедем? – спросил Яшка.
– Сегодня ночью.
– А спать будем ложиться?
– Конечно, – улыбнулся папа. – Да ты не волнуйся, не проспим.
Впервые за сегодняшний день мальчик обрадовался: он приляжет только для вида и закроет глаза, чтобы мама не ругалась, зато ночью, когда нужно будет выходить, никто уже не заставит его лежать в постели. Он хитро прищурился и заглянул в папины глаза:
– Тогда пойдём и ляжем прямо сейчас. Ночь быстрей наступит!
– Иди, сынок, – ответил папа, – я ещё немного покурю и приду. Договорились?
– Только поскорей возвращайся, – сказал Яшка и помчался в купе.
Не глядя на майора с женой, он быстро разделся и залез под одеяло. Глаза долго не хотели закрываться, но потом всё же закрылись, и он незаметно уснул.
Ему снилось, что он с родителями едет в каком-то другом поезде, на столе перед ними большая банка, доверху наполненная икрой, и её ни у кого не нужно просить, зато есть можно сколько захочется. В купе к ним заходят разные люди – и сердитый проводник, и толстяк в сиреневой майке, и девчонка по имени Валечка, пожалевшая яблоко, и даже противный майор с женой, – и всем им он великодушно разрешает угоститься из банки. Он и себя не забывает – достаёт чайной ложкой по одной икринке, самой крупной и светящейся, долго рассматривает её на свет, потом отправляет в рот и перекатывает языком мягкий упругий шарик до тех пор, пока тот не лопнет. Жаль, вкуса икры во сне не разобрать… Впрочем, это не беда, главное, что все вокруг довольны, благодарят его и пожимают руку как взрослому. И никто больше не дразнит сыном зэка…
Мама растолкала Яшку уже в сумерках. Первым делом он выглянул в окно: скоро ли долгожданная остановка? Но за окном пока не было ничего, кроме редких далёких огоньков, мелькавших за чёрными размазанными силуэтами деревьев. Наскоро прожевав нескончаемую котлету и запив её холодным чаем, он выскочил в коридор. Хотелось кому-нибудь рассказать о своём сне, но в коридоре никого не было, кроме толстяка, угостившего вчера конфетой. Он одиноко стоял у окна и барабанил короткими волосатыми пальцами по поручню.
– Что, жидёнок, снова за конфетой пришёл? – оживился толстяк. – Хватит… На вашего брата не напасёшься! Вам дай палец, руку откусите! – он прыснул со смеху, и вместе с его рыхлым брюхом затряслись широкие парусиновые штанины.
Мальчик поскорее проскочил в тамбур, где папа по-прежнему курил свой «Беломор». Новая пачка, за которой он сходил в купе, когда сын спал, была уже на исходе.
– Ты так всё время и стоял здесь? – удивился Яшка.
– Нет, что ты! – покраснел папа, но было ясно, что это неправда. Видно, не хотел сидеть в купе, где сейчас на своих полках сладко похрапывали майор с женой. – Пора, сынок, собираться, через час приезжаем, а поезд стоит всего десять минут.
И
– Пойдём, поможем матери собираться. Без нас, мужиков, она обязательно что-нибудь забудет, верно?
…Через полчаса они потихоньку, чтобы не потревожить спящих, вынесли свои вещи в тамбур и стали дожидаться проводника, который должен открыть дверь на станции. Перед выходом из купе мама заставила всех присесть на дорогу, и Яшка последний раз глянул на почти пустую банку с икрой, оставленную майором на столе. Удивительное дело, но никакой икры ему больше не хотелось!
В тамбуре было темней, чем в коридоре, и различать в сгустившемся за окном сумраке редкие деревушки и непонятные огоньки было гораздо удобней. Мальчик поплотнее запахнул курточку и посторонился, пропуская сердитого проводника, с которым за всю дорогу так и не перемолвился ни единым словом. Некоторое время он следил, как тот неспешно ковыряет ключом в замочной скважине, на ходу распахивает тяжёлую вагонную дверь и, свесившись в гудящую темноту, протирает поручни тряпкой.
В лицо ударил тёплый влажный воздух с терпким запахом молодой весенней зелени. Хотелось следом за проводником высунуться из вагона и посмотреть на мигающий впереди зелёный фонарь светофора, но папа крепко держал его за плечо.
На миг сладко защемило сердце от предчувствия неизвестности, которая ожидает впереди. Как только поезд остановится, и он выйдет из вагона, – а это будет с минуты на минуту, – неизвестность обрушится на него всей своей тяжестью, и нужно будет поначалу к ней приспосабливаться, осваиваться, заводить друзей и, конечно же, отстаивать своё мальчишечье право на существование в новом, ещё не обжитом мире. Это подразумевалось, но было совсем не страшно. Если потребуется, он и зубки кому надо покажет. Ничего, что мал ростом – недаром его дразнили сыном зэка…
Яшка глубоко вздохнул и в темноте нащупал шершавую папину ладонь.
– Ну, вот и приехали, – сказал папа, и голос его дрогнул. – Здесь мы теперь будем жить. Дай бог, чтобы всё хорошо было…
По пустому ночному перрону к их вагону неловко бежали старичок и старушка.
– Это же наши дедушка и бабушка, – прошептала мама, улыбаясь и почему-то вытирая слёзы. – Иди, Яша, первым. Мы за тобой…
3. Золотистые кудряшки
Потом в его воспоминаниях шёл некоторый провал. Видно, ничего запоминающегося за это время не происходило. Какие-то светлые и тёмные пятна – родители, дворовые мальчишки, отдельные разрозненные эпизоды, запомнившиеся ярко и, наверное, навсегда…
Вот, например, некоторые из таких воспоминаний.
В розовом детстве у Яшки были прелестные золотистые кудряшки, которые окружающим очень нравились. Всем хотелось почему их потрепать, хотя пальцы почти всегда застревали в них, и это было похоже на нечто среднее между нежным, но упорным тасканием за волосы и грубым раскачиванием из стороны в сторону бедной детской головушки на тонкой шейке. Ни то, ни другое ему, естественно, не нравилось.
Поэтому он жутко не любил, когда кто-то из взрослых приходил к ним в гости и первым делом говорил родителям набившие оскомину слова: