Калифорния на Амуре
Шрифт:
– Очевидно, народ бежит с Желтуги, – проговорил Загорский. – Куда и почему, хотел бы я знать? Впрочем, куда – это не важно, как сказал бы знакомый нам штабс-ротмистр Николас Назаров, всяк ретируется в меру своих устремлений. Гораздо важнее – почему бегут. Неужели манегры и русским ультиматум объявили?
Ганцзалин отвечал, что узнать это несложно, достаточно вернуться и спросить Курдюкова. Надворный советник, однако, покачал головой: доверять старику нельзя, как они уже убедились, врет он безостановочно и вдохновенно. Возможно, он и вовсе не способен говорить
– Знаю я эту болезнь, у нас ею каждый второй болеет… – начал было китаец, но господин только рукой махнул – не время сейчас бороться за правду, надо просто обратиться к кому-то из старателей.
Они двинулись к ближайшему шурфу, на дне его копался одинокий немолодой приискатель в обтерханной, видавшей виды ватной куртке и многажды залатанных штанах. Желтугинские граждане могли просаживать в игорном доме сотни и даже тысячи рублей, а по улицам при этом ходили в самом оборванном виде.
– Здравствуй, братец, – благодушно сказал надворный советник, глядя в яму с высоты своего роста, – Бог помочь. Как пшеничка – идет ли?
Старатель поднял голову вверх, безошибочным чутьем распознал в собеседнике важного господина, стащил с головы теплый треух, выкатил грудь.
– Спасибо, вашбродь, – отвечал он, повадка выдавала в нем отставного солдата. – Не жалуемся, на хлебушек, поди, заработать можно.
Загорский кивнул: это хорошо, что можно, у человека всегда должен быть хлеб, на этом и государство держится, и вся наша жизнь тоже. Бывший солдат слушал и кивал согласно – все так, вашбродь, все верно.
– Ну, а коли крупка есть, чего же народу так мало? – как бы невзначай спросил надворный советник.
Старатель хмыкнул невесело: был народец, да весь вышел.
– А что так? – нахмурил брови Нестор Васильевич.
– Да уж, видно, так, – коротко отвечал собеседник: заметно было, что тема эта ему неприятна и распространяться о ней он не хочет.
Однако совместными усилиями Загорского и Ганцзалина все же удалось его разговорить, и вот что выяснилось вследствие этого разговора. Накануне от китайских властей явились вестовые с требованием к гражданам Амурской Калифорнии, как русским, так и китайцам немедленно очистить Желтугу.
– Последнее, грят, китайское предупреждение, – угрюмо рассказывал старатель, которого, как выяснилось, звали Игнат Онучин. – Потом, грят, будут бить и вешать, не разбирая лица и подданства.
Тут Загорский позволил себе усомниться: не может быть, чтобы китайцы стали бить подданных русского царя, это чревато серьезными дипломатическими осложнениями.
– А чего же им не бить? – возразил Игнат. – Они на своей земле, супротив нас особую армию собрали. Возле Игнашиной и Амазара уже стоят китайцы, только приказа ждут, чтобы выступить и все тут разнести.
Надворный советник удивленно покачал головой. Он и сам ожидал чего-то подобного, но не думал, что за те несколько дней, что они с Ганцзалином провели у хунхузов, дело зашло так далеко.
– Велика ли китайская армия? –
– Да кто же его знает, – отвечал старатель. – Люди грят – двадцать тысяч, а то ли все сто. Может и больше, это же Китай, их там тьма тьмущая.
Одним словом, узнав о китайском требовании, многие приискатели немедленно покинули Желтугу, но кое-кто, однако, и остался в надежде напоследок поживиться за счет бежавших. Среди оставшихся оказался и сам Игнат: после службы бес попутал – попал в каторгу. С каторги бежал, теперь в розыске, так что идти ему все равно некуда – разве что насильно поволокут.
– Ладно, братец, спасибо тебе, – кивнул Загорский. – Даст Бог, еще свидимся.
Развернувшись, они с Ганцзалином быстро пошли прочь, вылезший из шурфа Игнат провожал их угрюмым взглядом.
– Боюсь, вещей наших нам теперь не видать, – заметил помощник.
Загорский только отмахнулся: не до вещей теперь, быть бы живу. Впрочем, дело свое им надо закончить, потому что если торговцы фальшивыми червонцами ускользнут, они свое дело возобновят и на новом месте. Поэтому, несмотря ни на что, им нужно будет добраться до Фассе и, наконец, поговорить с ним по душам.
– Может, сначала к Прокунину зайти? – спросил Ганцзалин. – Все же он пока тут власть, а не мы.
– Тут власть одна – китайская императрица Цыси и ее амбани, – отвечал Нестор Васильевич. – Это во-первых. Во-вторых, если мы правы, где гарантия, что Прокунин не в сговоре с Фассе, что они на пару не организовали тут торговлю фальшивыми деньгами? Нет такой гарантии. Так что разговаривать с Фассе будем с глазу на глаз, только мы и он. Если, конечно, он еще не бежал из Желтуги, чему бы я совершенно не удивился. Во всяком случае, я бы на его месте именно так и поступил.
К их удивлению, Фассе оказался дома – они заметили его решительный силуэт в окне, когда подходили к президентскому зимовью. Очевидно, Карл Иванович действительно был всего только почетным президентом, потому что, по разумению надворного советника, в столь ответственный момент все представители власти должны были бы дневать и ночевать в управлении приисками.
Даже не постучавшись в дверь, которая оказалась незапертой, Загорский и Ганцзалин вошли в дом и, минуя сени, прошли сразу в горницу. Судя по царившему там беспорядку, экс-президент Амурской Калифорнии собирал вещи и готовился к бегству.
– А, господин ротмистр, – в голосе Фассе не было никакого удивления. – Стало быть, вернулись живым и здоровым?
Загорский поднял брови: что имеет в виду Карл Иванович? Откуда он, по его мнению, вернулся, и почему, собственно, он не должен был вернуться живым и здоровым?
– Ну, уж откуда вы вернулись, это вам вернее знать, – отвечал Фассе. – Ходили, впрочем, слухи, что вы зачем-то отправились в китайское поселение и там запропали вместе со своим помощником. Вас, господа, не было неделю, и мы, признаюсь, списали вас со счетов, решив, что либо вас съели дикие звери, либо вы попали в лапы хунхузов или другого лихого люда, которого много здесь в окрестностях.