Калигула или После нас хоть потоп
Шрифт:
– Уйдем? – повернулась она к Фабию. Тот понял и кивнул.
Стоны осужденного удалялись, слабели, затихали, даже собак не было больше слышно. В напряженной тишине жужжала муха.
Сюда не долетело ни звука. Ни стонов, ни крика истязуемого. но Квирина слышала все это. Кровь стучала в висках, будто сквозь сон доносились звуки, крик. который все разрастался и разрастался: как ужасна эта невидимая сцена и безумное жужжание мухи.
Квирина прижалась к Фабию, дрожа как в лихорадке.
– Фабий! Пятьдесят ударов! Это ужасно!
Фабий гладил ее по голове, успокаивая этого испуганного ребенка.
– Знаешь,
Он их выдержит, раны заживут, и опять все будет в порядке. Только несколько шрамов останется. Что значит боль в сравнении с тем. что завтра он опять увидит солнце! Ведь он мог погибнуть, он же раб.
Фабий притянул Квирину к себе и коснулся губами ее губ:
– Что значит лишения? Ведь и это жизнь. Пусть мне будет больно, только бы ты была со мной. Только бы ты была со мной!
Тревиниан, небольшой городок, амфитеатром расположившийся на крутом берегу озера, тонул в зелени миндаля и акаций. В мраморном фонтане на площади журчали хрустальные струи, вода сюда поступала с Сабинских гор.
Повозки свернули на уходящую вверх улицу; стайка собак и ребятишек проводила их до самых ворот белого, уединенного домика. Фабий постучал.
Через некоторое время калитку открыл всклокоченный, заросший мужчина, он был немного старше Фабия, но в сравнении с ним выглядел маленьким и щуплым. Неприветливое лицо прояснилось, когда он узнал гостя, холодные колючие глаза потеплели. Он обнял Фабия, обнял остальных и тех троих, которых видел впервые. Потом помог завести повозки во двор и распрячь лошадей. Это был Федр, баснописец.
Федр, по происхождению македонянин, в молодости был рабом Октавиана Августа. Император отпустил юношу, чтобы тот мог посвятить себя переложению басен Эзопа, а впоследствии и сочинению своих собственных.
Федр начал издавать их, непомерно гордясь плодами своего творчества. Но скоро его карьере пришел конец: при Тиберии префект претория Сеян принял на свой счет одну из издевательских басен и поставил сочинителя перед судом, где сам был истцом, свидетелем и судьей. Федру пришлось отправиться в изгнание. После падения Сеяна он не захотел вернуться в неблагодарный Рим. На деньги, вырученные от своих басен, которые снова можно было распространять, он купил домик в Тревиниане, подальше от Рима, подальше от мира.
Федр повел своих гостей в сад, расспрашивая по пути о своих римских знакомых. На одной из террас сада стояла пергола, изящная беседка, сплошь увитая виноградом, ионические колонны из шлифованного туфа поддерживали крышу. Они уселись за большой каменный стол, и Федр сам со своим рабом Транием принес гостям хлеб, сало, овечий сыр, вино. В углу беседки на подставке из песчаника стояла мраморная фигурка какого-то животного.
– Этого раньше не было, – сказал Фабий. он был тут не впервые. – Кошка?
Федр усмехнулся. В его кривой улыбке была ирония и издевка:
– Это символ нашего Рима. И давно это уже не волчица, а просто лицемерная кошка. Эта старинная этрусская работа. Крестьяне принесли. Они выкопали ее из могильника, там она оберегала покой давно умерших древних обитателей этих краев. Должно быть, невысокого они были мнения о своих согражданах, – улыбнулся Федр, – раз их покой приходилось охранять таким образом. Этруски давно уж прах и тлен, кошки
– Рим теперь полон кошек, – заметил Грав.
– А все осталось по-старому, правда? Человек человеку волк. так было во времена Плавта, так и теперь, – прервал его Федр и рассмеялся. – А все-таки этот зверь мне милее, чем изображение богов и императоров. Этих я не держу.
– Наш Федр иначе понимает красоту, чем римские богачи. Посмотрите: вместо Аполлона листья, которыми играет ветер, вместо бюста императора гибкий можжевельник, – вставил Фабий.
– Разве увитая плющом колонна не прекраснее, чем наш Сапожок?
Хозяин и гости рассмеялись.
Федр добавил:
– Вещи и люди не суть только то, чем они являются в действительности.
Главное в них то, что хотим видеть мы сами.
Из сада открывался прекрасный вид на Сабинское озеро.
– Сколько бы раз я тут ни бывал, этот край не перестает поражать меня, – говорил Фабий, меж тем как хозяин разливал вино по глиняным кружкам. – Меня нисколько не удивляет, что тут и не вспоминаешь о Риме.
– Здесь тебе, наверно, хорошо писать, – отозвалась Волюмния. – Но ты так одинок…
Федр метнул взгляд в сторону состарившейся героини:
– Писать здесь хорошо. А если человек одинок, значит, он уже в неплохом обществе.
– Над чем ты теперь работаешь, дорогой Федр? Ты много пишешь? – спросил Грав, с трудом разжевывая сало.
– У меня есть несколько новых басен.
– Когда ты их издашь? – поинтересовался Фабий.
Опять эта ироническая и скептическая улыбка.
– Когда благороднейшему Сосию заблагорассудится: я ведь не отказываюсь от гонораров в пользу его благороднейшего кармана, как римские поэты, и не пьянствую с ним. – Он пригладил светлую бородку. – Я пока читаю басни здешним рыбакам. Одна понравилась им, и они сделали из нее песню. Теперь, когда я ее слушаю, я и сам не знаю: Федр это или нет?
– А как она поется? – поинтересовалась Квирина.
Федр немного поартачился. Говорил, что не умеет петь. Они просили, настаивали. Наконец он дал себя уговорить и затянул:
Рос на дворе зеленый лавр.И вольно рос, и смело.Но вот пришла к нему козаИ весь его объела.Но хоть коза объела лаврДо малого листка,Как прежде нету у нееНи капли молока.Авгуры склонны видеть в томЗагадочное что-то:Летят на землю из козыСтихи вместо помета…