Калигула или После нас хоть потоп
Шрифт:
– Ателлана с четырьмя масками и без женщин уже вышла из моды, – сказал Луций. – Вы теперь показываете мимы?
– Да. Чаще всего мимы.
– А о чем идет речь в ваших представлениях?
– Да обо всем на свете. В одном миме намешано все, что есть в жизни.
Серьезное и смешное, стихи и проза, танец и слово. Мы рассказываем о любви, о неверных женах, о скупых стариках, о хвастливых солдатах, обо всем. Люди больше всего любят грубое веселье, оплеухи, похабные анекдоты, пинки, шутки. У нас в Затиберье говорят: смех дороже золота! – Он вскинул голову. – Золото для нас что кислый виноград.
– Договаривай!
– Меня влечет другое – сыграть хоть раз в жизни настоящую трагическую роль.
Луций вспомнил жест Фабия, царственный был жест, достойный Агамемнона.
– Так отчего же ты не можешь этого сделать?
– А если император опять вышлет нас к ахейцам, чтобы мы разыгрывали свои роскошные представления перед ними?
Луций непонимающе поднял брови.
Фабий сухо объяснил:
– Двенадцать лет назад император Тиберий отправил всех актеров в изгнание.
Луций кивнул: он знал об этом.
– Потом он позволил им вернуться. Я тогда только начинал, мне не было и двадцати лет. А теперь, благородный господин… – Фабий нерешительно посмотрел на Луция и приглушил голос:
– Теперь кара постигла меня вновь.
Я возвращаюсь домой после года изгнания. Нас всех четверых выслали из Рима на Сицилию, а я оказался главным виновником и смутьяном.
– Что же ты натворил?
Фабий пожал плечами.
– Им показалось, что я посмеялся кое над кем из власть имущих.
Фабий мысленно представил себе обрюзгшее лицо сенатора Авиолы, которого он играл, нацепив накладное брюхо. Тогда он метко изобразил его ненасытную алчность, публика лопалась от смеха и, узнав, кричала: "Авиола!"
Оскорбленный сенатор добился от претора за мешок золотых изгнания Фабия.
Луций подумал: "Второе изгнание. Он наверняка задел самого императора.
Как не похожи люди! Сиракузский дуумвир Арривий, из сенаторской семьи, вот он должен бы ненавидеть Тиберия, а до смерти будет преданным слугой императора. Этот же презренный комедиант отваживается на такое перед целой толпой". Луций слыхал и раньше о том, что память о республике живее среди плебеев, чем среди аристократов.
Он придвинулся к актеру и спросил:
– Ты республиканец?
Актер изумился.
– Республиканец? Я? Нет.
"Боится", – подумал Луций и добавил:
– Говори же. Тебе нечего меня бояться.
– Я не боюсь, – ответил Фабий. – Я говорю правду. Зачем мне быть республиканцем? Я простой человек, мой господин.
– Тебе не нужна республика? Ты любишь императора?
– Нет! – выпалил Фабий. – Но к чему все это? Я актер, мне ничего не нужно, только…
– Только что?
Фабий страстно договорил:
– Я хочу жить и играть, играть, играть…
Луций посмотрел на него с презрением. Играть и жить! Это значит набивать брюхо, наливаться вином, распутничать с какой-нибудь девкой и разыгрывать всякие глупости. Вот идеал этого человека. Скотина! Ему следовало остаться рабом на всю жизнь! Фабий сразу упал в глазах Луция.
Сброд! Луций гордо выпрямился, отстранил актера и пошел в свою каюту. перешагивая через спящих людей. Он испытывал презрение к этому человеку без убеждений, который за подачку готов
Рядом с ним спала Волюмния. Воистину из одних мошенников и шлюх состоит весь этот актерский сброд.
Луций улегся на ложе. Он прогнал свои опасения, вспомнив, как Нептун принял его жертву – фигурку Астарты. Он развернул свиток стихов Катулла – столько раз он читал их вместе с Торкватой. она так любила их, и начал читать.
Нет, ни одна среди женщин такойПохвалиться не можетПреданной дружбой, как я,Лесбия, был тебе друг.Крепче, чем узы любви, что когда-то двоих нас вязали,Не было в мире еще крепких и вяжущих уз. [3]3
Перевод А. Пиотровского (Катулл. Тибулл. Проперций. М., 1963).
Луций усмехнулся по поводу своей верности. Неважно, ведь всегда так бывает. Торквата – его будущая жена, и если он будет от нее уходить, то будет и возвращаться. Потому что она принадлежит ему, как дом, сад, перстень, скаковая лошадь. Она самое его прекрасное имущество.
Последний день плаванья всегда радостен. Родина уже близко, и берег родной земли, пусть это всего лишь голый камень или серо-желтый песок, становится самым прекрасным уголком мира.
Палуба "Евтерпы" забита людьми.
Когда солнце склонилось к самому горизонту, в его лучах с подветренной стороны показался остров. Он напоминал ощерившегося зверя, выскочившего из воды. Корабль должен был следовать через пролив.
Капри. Луций стоял на носу корабля и смотрел на берег. Резиденция императора Тиберия. Когда корабль приблизился, стал виден белый мрамор дворцов среди зелени олив и кипарисов, а на самой высокой вершине острова в лучах заходящего солнца ослепительно розовела вилла "Юпитер", пристанище Тиберия.
Все взгляды обратились к острову. Там император. Там, на этом скалистом, со всех сторон омываемом морем утесе, старый, загадочный властитель мира в уединении проводит уже одиннадцатый год жизни.
Луций оглянулся. Окинул взглядом палубу, своих центурионов и солдат, поколебался секунду, стиснул зубы, потом на виду у всех подошел к самому борту, Вытянувшись и обратив лицо к Капри, он поднял руку в римском приветствии:
"Ave caesar imperator!" [4] .
4
Приветствую тебя, цезарь!" (лат.).