Калигула. Тень величия
Шрифт:
— Нет, не хочу в Азию, — надула губки Друзилла. — Там наместником мой бывший муж. Мне всегда хотелось увидеть Акрополь, полюбоваться его мощью и величием.
Эмилий турнул кошку и лег рядом с Друзиллой, обнял ее, а она положила голову ему на грудь. Лепид уже не думал о скачках и желал только одного: чтобы жена улыбнулась и продолжила мечтать о будущем, позабыв печальные мысли.
Он влюбился в свою насильно навязанную жену, едва узнал от врача, что она смертельно больна. Лекарь проговорился об этом в их первую брачную ночь, когда Друзилла испытала сильнейший приступ. Искренняя жалость быстро переросла в более сильное чувство, когда Эмилий увидел,
Любовь изменила его и даже Калигулу заставила уважать и ценить этого прежде тщеславного и пустого римского щеголя.
— Я думаю, тебе не помешает прогулка по саду. Сегодня такой солнечный день, и аромат цветов поистине великолепен. Если хочешь, возьмем с собой твою кошку.
Друзилла благодарно улыбнулась.
— Я сам отнесу тебя в сад. Мы сможем там насладиться обедом и позвать музыкантов развлечь нас.
— А разве ты не спешишь в Большой цирк?
— Нет. Я буду счастлив провести с тобой этот славный денек. Ты и я! Что может быть лучше? Ну и еще твоя кошка!
Друзилла рассмеялась в голос, но тотчас осеклась, вспомнив о другой кошке, дикой пантере, которую когда-то подарил ей Макрон. Неужели она теперь похожа на ленивую мурлыкающую Дымку, а не на гневливую, громко рыкающую пантеру со смертельной угрозой в желтых глазах?
В саду Эмилий постелил мягкое покрывало на мраморную скамью, помог Друзилле лечь и уложил ее голову к себе на колени.
— Знаешь, Лепид, мне нужно многое тебе рассказать. Я не хочу унести с собой в могилу свои и чужие тайны. Чувствую, что мне просто необходимо тебе довериться, потому что вот уже которое утро я вижу, едва открываю глаза, пред собой ее лик.
— Чей лик? — перебил ее Ганимед.
— Юнии Клавдиллы, моего врага. Вначале она просто смотрела на меня, потом стала что-то говорить, но я не успевала разобрать, как она исчезала в дымке утра. Но вот уже второй день я слышу, что она говорит. И слова эти внушают мне ужас от нашей скорой встречи на берегу Стикса.
Напрягшийся Эмилий едва нашел в себе силы спросить:
— Что же она говорит?
— Лик ее темен, а волосы шевелятся, как змеи Медузы. И я слышу ее слова: «Это я! Это я!» Лишь два слова повторяет Юния и улыбается, а это означает, что именно она отравила меня. Она! — выкрикнула Друзилла. — И муки мои не закончатся в царстве теней. Она поджидает меня там, и мне страшно, и так не хочется умирать! Ты должен узнать все, Эмилий! Узнать, кем была она на самом деле! Я расскажу тебе всю правду!
— Тише, тише, моя малышка, — Ганимед испуганно прижал палец ко рту, — ты привлечешь ненужных свидетелей. Успокойся для начала, иначе кашель опять измучает тебя. Я принесу тебе целебный отвар, а ты подожди!
Помимо отвара, взволнованный Лепид принес и фрукты, предчувствуя, что разговор предстоит долгий, и не ошибся, ибо то, что, захлебываясь кашлем и сплевывая кровь, рассказала ему Друзилла, заставило его ужаснуться и взглянуть другими глазами на ту, которой когда-то поклонялся Рим и которую до сих пор не мог забыть император. Убийцу, клятвопреступницу, отравительницу Юнию Клавдиллу. Хотя
Всю ночь Эмилий провел без сна, обдумывая полученные сведения. И к утру кое-какие мысли зародились в его голове, но на осуществление этих идей, как он понимал, должны были уйти месяцы, а то и годы. Но… попробовать стоило!
Пройдет всего полтора года, и Эмилий проклянет день и час, которые он провел с Друзиллой в тенистом и благоухающем палатинском саду, а заодно и тот разговор, что посулил ему исполнение его неосуществимых желаний…
И перед смертью узрит он темный лик прекраснейшей из женщин.
Взволнованный Невий Серторий Макрон отдавал распоряжения. Рабы метались взад-вперед, стараясь как можно быстрее выполнить его сбивчивые приказы. Посланцы бежали на Велабр за свежими продуктами, на Бычий рынок за мясом, повара точили ножи, спешно начищали посуду, а готовили триклиний к пиршеству.
Энния стояла с Невием рядом и с мольбой в глазах теребила его за рукав туники.
— Отойди, жена! — без толку увещевал он ее, но она не отступала.
— Невий, мне нужен новый наряд! И новые украшения! Я не могу встретить гостей в старье, чтобы каждый потом обозвал тебя скупцом, а меня жалкой уродиной! Моя мастерица причесок заболела! Нужна новая! За ней надо послать носилки!
— Да от меня-то что требуется? — огрызался Макрон. — Чтобы я привез лично твою мастерицу? Или съездил за бусами в лавку?
Энния округляла глаза и кричала:
— Денег! Денег мне нужно!
Макрон уже в пятый раз безропотно шел в таблиний за очередным кошелем, но его вновь на полпути останавливал управляющий, брал этот кошель из его рук, и отдавал рабам, бегущим осуществлять новые идеи то по украшению дома, то по приготовлению изысканного блюда.
И Энния опять повисала на руке и плакалась. Наконец измученный Макрон, голова у которого уже раскалывалась на тысячу кусков, сунул ей в руки ключ от сундука со сбережениями, и Невия, крепко сжав добычу, ускользнула быстрее тени.
Вечером должен был состояться торжественный обед в честь прибытия иудейского царя Башана Ирода Агриппы, любимца Рима. Сам император ответил согласием на приглашение, оказывая великую честь этому дому, куда совсем позабыл дорогу.
Ирод приехал, как всегда, нежданно-негаданно, и радостно обнял выбежавшего навстречу хозяина.
— Пропал, провалиться тебе в Тартар! — ворчал Макрон, чуть ли сокрушая кости изящному Агриппе медвежьими объятиями. — Хоть бы объяснил, почему уехал! Но я рад, прокляни меня Юпитер, рад тебя видеть, мой старый друг! Как дети и Киприда? Что за странное письмо пришло от тебя?
Вывернувшись из медвежьих лап, Ирод поспешно прижал палец к губам.
— О самом важном после! — прошептал он. — Я неспроста писал об испанском вине. Все дело в Испании, мой Невий!
— Да не говори ты загадками, Агриппа!
— Потом! Нам нужно многое обсудить. Я привез сведения необычайной важности. И мне нужен твой совет, я растерян и не знаю, что делать. А тут еще эта дорога заняла столько времени! Ты ведь знаешь, что моими стараниями Флакк помещен в Мамертинскую тюрьму?
— Да, знаю. Теперь-то мне уже ничто не помешает отправиться к месту службы. А то два наместника в Египте — как-то чересчур много для одной провинции. Император давно назначил меня на эту должность, но без конца оттягивает мой отъезд из Рима.