Калиш (Погробовец)

Крашевский Юзеф Игнаций

Говорила со слезами в голосе. Пшемко слушал и сердито улыбался.

— Кто же тебя здесь мучает? — буркнул.

— А! Все! Стены, люди… воздух, вода… все! — воскликнула, не глядя на него, будто разговаривая сама с собой. — А! И старую няню, которая меня охраняла, убили!

Князь стал волноваться, задрожал, но, не желая слушать, хлопнул дверью и ушел.

Бертоха и Мина выбежали навстречу.

— Она сумасшедшая! — начала Мина, увидев разгневанного князя. — Жалуется все время, чтобы люди

слушали и жалели ее, а возненавидели князя!

— Жить нам с ней опротивело, — добавила Бертоха. — Ни днем, ни ночью покоя. Голову потеряли, а ни в чем ей не угодишь!

Пшемко махнул рукой, чтоб замолчали, и ушел от бабьих криков.

Ксендз Теодорик, издали наблюдавший за всем, чтобы знать настроение князя, догадывался, что канцлер отправляется в путь, вероятно, позондировать почву относительно развода. Вечером навел разговор на Люкерду.

— Здоровье нашей княгини плачевно, — начал он. — Поговаривают о знаменитом лекаре, который будто бы обещал княгине Грыфине потомство, так не позвать ли его из Кракова, чтобы посоветовал нашей княгине?

— Княгине? — ответил рассеянно Пшемко. — Княгине?

— Она у нас на глазах растворяется и доживает последние дни, — продолжал ксендз Теодорик. — Вашей милости нужна мать рода, нужно потомство, а тут никакой надежды. Таким несчастным бракам монархов в Риме оказывают сочувствие.

Ксендз Теодорик бросил словечко, думая, что что-нибудь узнает от князя, которого, как казалось, он разгадал.

Пшемыслав, словно не слыша или не желая понять, ответил:

— Во всем надо примириться с волей Господа Бога…

Отделался ничего не значащей фразой, не позволявшей даже догадаться, о чем он думал.

Узнать ничего не удалось, но Теодорик продолжал придерживаться мнения, что канцлера посылают в Рим по делу о разводе. Князь, пожалуй, был доволен, что его неправильно толковали.

Еще раз попробовал духовник замолвить словечко о княгине, прославляя ее доброту и набожность, но не получил ответа.

Мина беспокойно суетилась, как всегда относя равнодушие князя на счет жалости к жене. Это чувство росло у нее тем сильнее, чем больше Пшемыслав избегал ее. Никогда еще не случалось, чтобы князь так надолго ее забросил, так явно охладел к ней. Она возмущалась, угрожала, называла его неблагодарным.

Стала подстерегать его там, где он обыкновенно проходил, рассчитывая силком заманить к себе, но долго не могла его подкараулить.

Наконец как-то вечером удалось ей попасться ему на пути.

— Что же? — воскликнула она. — Я должна остаться покинутой, на посмешище людям?

Пшемко промолчал.

— Вы меня знаете, я умею быть и доброй, и злой! Я не позволю так выбросить себя.

Князь пытался отодвинуть ее рукой, но она не тронулась с места.

— Мне

необходимо поговорить с вами!

— А я не желаю с тобой разговаривать! — закричал Пшемко. — Слышишь?

Немка остолбенела от обиды и гнева.

— Та уж тебе милее! — крикнула она. — Этот бледный труп! Теперь предпочитаешь свою княгиню простой девушке, которую можно прогнать, хотя она тебя спасла из плена, а возможно, что и от смерти!

Так кричала Мина, несмотря на то, что по двору проходили люди. Князь стоял с гордым видом, все больше и больше хмурясь и раздражаясь. Эта холодность и пренебрежение усиливали гнев Мины.

— Так! Теперь знать меня не желаешь! — громко вопила она, не трогаясь с места. — Стыдно тебе. А если бы не я, Лысый уморил бы тебя или убил в яме.

Пшемко, видя, что от нее не отделаешься, повернулся и вошел в первую попавшуюся комнату. Это была как раз новая квартира Мины, которая поспешила вслед за ним.

Немка успела устроиться в замке, как госпожа. Ее комнаты и столы украшало много вещей, взятых без ведома Люкерды. Даже платья, которых княгиня никогда не надевала и не справлялась о них, перешли в ее руки.

Бертоха и Мина не боялись грабить Люкерду, так как та придавала значение только нескольким мелким воспоминаниям, привезенным из дому. Немка, любившая блеснуть, брала, что могла. Князь обратил внимание на бедность и заброшенность жены в сравнении с роскошью, окружающей Мину. Ничего не сказал, но повел глазами вокруг, мысль, что какая-то служанка мечтала, быть может, сесть рядом с ним на престол, оскорбила его гордость. Смотрел, стоя, задумавшись. Мина ждала слова, какого-нибудь намека на прежнюю любовь — напрасно.

Потом усталый сел, подпираясь рукой… Лицо было задумчивым.

Мина со скрещенными руками все стояла перед ним. Попробовала улыбки, но он бросил взгляд, сразу ее охладивший.

— Неужели не услышу слова хорошего! — воскликнула она. Пшемыслав смерил ее глазами, ничего не сказал, только с нетерпением повернулся вбок.

Немка села напротив, скрестила руки на груди и не спускала с него глаз.

— Вижу, — сказала она, — что хотя поздно, но вы влюбились в жену!

И это еще не вызвало ответа.

— Ее дни сочтены! — добавила она. — Еле дышит!

Князь сделал резкое движение, но и это новое доказательство нетерпения не закрыло ей рта.

— Если не меня и не ее, то, значит, другую вы себе нашли? — продолжала немка.

Князь презрительно засмеялся.

— Вам только эти глупости в голове! — проворчал он.

— Без этих глупостей и вы не проживете, — ответила Мина. — Все вы одинаковы, и князья, и мужики! Когда вам наскучат старые лица, думаете, что это конец любви, а это вам лишь хочется новой!