Калитка для кошки

Тарнорудер Александр

— Ханна, вы — чудо! — Лена не знала, как реагировать.

— Я не чудо, я подстроила вашу встречу с Хенией, — Ханна вытащила из рукава белый носовой платок. — Я хотела, как лучше, а Хении после этого расхотелось жить…

— Вы же не виноваты, что Хения умерла…

— Ой, Леночка, лучше не копаться в прошлом.

— Ханна, вам станет легче, если вы кому-то все расскажете. Вы так много для нас сделали.

— После смерти папы мама пошла чистить рыбу на рынке в Яффо. Так вот, знайте, что убирать квартиры — это в тысячу раз лучше. Надо мной все в школе смеялись, дразнили, что от меня пахнет рыбой. Я ненавидела школу, все время пыталась найти отговорки, только чтобы

не пойти на уроки, а мама об этом и слышать не хотела. Она мечтала о моем образовании и постоянно вспоминала папу. В тридцатые годы поляки в Палестину не ехали, так что маме даже поговорить было не с кем, а уж тем более работу найти… В начале сорокового на «Ту-би-шват» учительница привела в класс новенькую. Можете себе представить наш класс, кое-как одетых детей? И перед нами появилась дочь богатого варшавского ювелира, имеющего свои понятия, как должна одеваться в школу приличная девочка. Естественно, никто не звал ее иначе, чем «Госпожа Хения». Тогда «госпожа» — было ругательством. Кому было дело, что ее мать умерла через два месяца после приезда в Палестину.

— Так вы вместе учились?

— Ягломы — семья потомственных ювелиров. Еще ее прадед занимался этим ремеслом: их имя было известно и в Дрездене, и в Берлине. Ее отец, Хаим Яглом, после смерти жены искал помощь по дому. Он познакомился в школе с мамой, и мы тоже здесь поселились. Хению учили языкам: немецкому, английскому, французскому, но это, конечно, не могло помочь ей стать своей в классе, где все говорили на иврите. У господина Яглома были свои принципы: он считал, что его дочь в Палестине должна общаться со всеми детьми, а не только из избранного круга. Хорошо еще, что он быстро понял, что от той школы проку не будет, и нанял для нас частного учителя. Он купил этот дом в Неве Цедеке подальше от улицы Алленби. Господин Яглом относился ко мне, как к своей дочери.

— Вы сказали, что Хения больна…

— Мешугинар — не надо бояться этого слова. После того, что она пережила — это неудивительно.

— Конечно, они бежали от Гитлера…

— Не в этом дело. Хаим Яглом был очень умный человек. Мама мне рассказывала, что уже третьего сентября он увез семью из Варшавы в Гданьск, а шестого они отплыли в Копенгаген. Потом они добрались до Лондона, и там, воспользовавшись своими связями, Хаим подкупил кого-то из чиновников и получил визу на въезд в Палестину.

— А почему он не поехал в Америку? — спросила Гала.

— Соображает ребенок, — заметил Юрик.

— Из-за Голды. Его жена Голда знала, что смертельно больна, и заявила, что хочет быть похороненной в Палестине.

— Мертвые тянут за собой живых, — вздохнула Белка. — Ненавижу!

— Хаим так любил Голду, он сильно горевал после ее смерти, но когда случайно увидел в школе маму, то влюбился с первого взгляда. Узнав, что мама чистит рыбу на яффском рынке, он предложил ей в десять раз больше лишь за уборку дома.

— А дальше?

— Мама очень скоро стала ему женой. Неофициально, конечно.

— Вы ревновали маму к Яглому?

— Что вы! Совсем нет! Понимаете, для меня этот дом был, как дворец. Мы всегда жили так бедно. Мне казалось, что я попала в сказку, к тому же, Хаим завалил маму подарками, да и меня тоже не обижал. Если кто и ревновал — так это Хения. Она очень скучала по своей маме. Она почти ни с кем не говорила, только с Марысей.

— Марыся приехала с ними из Варшавы? — снова подала голос Гала.

— Нет, Марыся появилась в день похорон Голды.

— Что значит, появилась? — не унималась дочь.

— Они вернулись с кладбища, с похорон, где промокли до нитки — в тот день прошел первый ливень, и раввин

был просто счастлив. Он все хватал Хаима за рукав и бормотал: «Всевышний радуется, что взял к себе вашу жену, господин Яглом, он дал нам знак.» Не знаю, может, он хотел за дождь дополнительной оплаты и таким образом ее выпрашивал. Хения говорила, что с того дня не доверяет раввинам. Она закрылась в своей комнате, но к вечеру встревоженный громким кашлем отец уложил ее в постель. Тогда не было современных таблеток и уколов, только мед и горячее молоко. Доктор сказал, что есть хрипы в легких и прописал горчичники.

— Старые добрые горчичники! Меня ими в детстве пугали, чтобы по лужам не бегала, — заметила Света, — до сих пор не выношу запах горчицы.

— Хения проснулась среди ночи и почувствовала на себе тяжесть. То была Марыся, она так и пролежала у нее на груди три дня, отходила только, чтобы попить молока или выйти во двор — там в двери такая прорезь для кошки.

Мы переглянулись: вся эта история звучала довольно странно.

— С тех пор Хения и Марыся не расставались. Хаим поначалу протестовал, но потом смирился и разрешил оставить кошку в доме, особенно после того, как на четвертый день доктор заявил, что от воспаления легких не осталось и следа. Марыся была удивительная кошка, она позволяла Хении все, а Хения играла с ней, как с куклой, она с ней разговаривала, цепляла на нее какие-то ленточки, одевала шляпки, даже юбочки. Обычно кошки не терпят такого издевательства.

Гала встала и заявила, что пойдет поищет Марту.

— Так что же особенного? — спросила Лена, — вполне естественно, что в такой ситуации девочка нашла утешение в кошке.

— Это только начало истории, — Ханна подняла пустой бокал, — налейте мне, пожалуйста, еще вина.

— Извините, Ханна, я заслушался, — я поспешно наполнил бокал. Как правило, наши гости не стеснялись и обслуживали себя сами.

— Я должна вам немножко пояснить, какой была жизнь в сороковом году. Все очень бедно жили, не то, что сейчас. Сейчас столько всего в магазинах, а тогда ювелирная лавка господина Яглома была единственной на улице Алленби. Конечно, он был богатый человек, но, как сказать, бизнес не получался, тогда мало кто мог себе позволить купить даже простое колечко или серьги, не то что золото или бриллианты. Яглому пришлось поехать в Англию, чтобы продать бриллианты и привезти деньги — в Тель-Авиве никто не давал за них настоящую цену. Такое путешествие занимало несколько месяцев: пароходы в Лондон и обратно ходили от случая к случаю.

— Железный конь пришел на смену крестьянской лошадке, — хихикнул Юрка и нетвердой походкой пошел опорожняться.

— Нам домой еще ехать, скажите ему, что хватит, а то на «Фольксвагене» и так живого места нет, — взмолилась Юрина жена, тоже Лена.

— Так вот, — продолжила Ханна, — Хения очень не хотела, чтобы ее отец так надолго уезжал. Знаете, какими капризными бывают девочки в двенадцать лет.

— Знаем! — мы с Леной засмеялись и порадовались, что Галы нет поблизости, а то она бы обиделась дня на три. — А у тебя все еще впереди, — просветили мы Белку.

— Хения его просто изводила, а Хаиму и так приходилось туго, он не от хорошей жизни решил ехать. Да и, знаете, опасным делом была такая поездка. Война в Палестине не так чувствовалась, как в Европе, но письма Яглому приходили ужасные, особенно, когда начались бомбежки Лондона. Он, можно сказать, рисковал жизнью, чтобы добыть деньги на наше пропитание. Польша и Германия — исключались, в Копенгагене тоже появились немцы, у него оставались надежные партнеры только в Англии. Вам не приходилось пережить войны?