Каллиграф
Шрифт:
Подошла к концу третья неделя сентября, и Рой Младший отвез нас в аэропорт, столько раз срезав углы, что дорога заняла гораздо больше времени, чем обычно.
В глубине души я боялся столь частой задержки вылета часов этак на четырнадцать, когда авиакомпании начинают торопливо впихивать пассажиров с разных рейсов в один самолет. В итоге всегда оказываешься зажатым в дальнем конце салона и с ужасом наблюдаешь, как соотечественники – худшие путешественники в мире – демонстрируют все самые неприятные национальные черты. Но не возникло ни осложнений, ни задержек. К тому же я совершенно не представлял, насколько спокойно себя чувствуешь, когда летишь в компании почти профессионального путешественника: все мелкие разочарования куда-то исчезают; такой человек
Пройдя контроль – при этом я не мог не восхититься этим толстым альбомом для вырезок, полным записей на незнакомых мне языках и наклеек всех цветов радуги, который Мадлен легкомысленно предъявила в качестве паспорта (в нем были даже визы стран, которые уже не существовали), – мы вылетели по расписанию и двинулись на юго-восток, перелетели Альпы, спустились к итальянскому побережью, а в ровно в шесть приземлились в Риме. Первый взгляд на город открылся перед нами с воздуха: здания цвета охры, омытые вечерним светом, ничего слишком высокого или сверкающего, только церкви, дворцы и триумфальные руины ворот, – и все это выглядело так прекрасно, как бывает только в Вечном Городе.
Я был рад, что предложил поехать на трамвае по Виале ди Трастевере, когда поезд из аэропорта доставил нас к одноименной stazione [107] .Это более интимный способ первого знакомства с городом, чем такси. По той же причине, когда мы ступили на мостовую, я не повел Мадлен прямиком к месту нашего рандеву на площади Сан-Эдиджио, но предпочел пройти с ней чередой обветшалых улочек, чтобы ее первое впечатление о городе было как можно более ярким.
107
Станции (um.).
Мы быстро шли вперед, колеса чемоданов постукивали по мостовой за нашими спинами, я видел, как она буквально впитывает все, что ее окружает: старые дома по обеим сторонам улицы, выстроившиеся неровными рядами, выглядевшие необычайно сексуальными и загорелыми, представляя все разнообразие оттенков коричневого – миндального янтарного, карамельного, орехового, табачного, сиены или глубокого, темного оранжево-желтого; то тут, то там между ними мелькали фасады розового цвета. Некоторые здания были недавно отремонтированы, другие утопали в строительных лесах, но во всех присутствовала какая-то небрежность – деревянные ставни-жалюзи, нуждавшиеся в покраске, терракотовые черепицы, которые слишком долго жарились на солнце и растрескались, элегантные итальянские арки, слегка расколотые и потрепанные временем. Мы миновали пару ресторанов: стулья аккуратно расставлены на улице перед входом, так чтобы максимально увеличить количество столов, а меню было отчетливо написано мелом на досках – пусть проходящие мимо только посмеют пройти мимо. Мы восхищались вьющимся по стенам виноградом, цветочными горшками в окнах, веревками с бельем, висевшими над нашими головами, а я показал ей фонтаны с питьевой водой, бившей днем и ночью, – гордость каждого истинного римлянина. На Виа делла Пелличчиа мы остановились, чтобы пропустить проезжавшее мимо желтое такси, а затем наблюдали, как пожилая женщина, в одежде традиционного черного цвета, прямо и невозмутимо стояла, пока водитель выгружал ее покупки. Из прачечной вышел возмущенный молодой человек со шваброй в руках.
– Как называется то место, где мы должны забрать ключи? – спросила Мадлен.
– Омбре Россе. Это лучший бар в Трастевере. Моя бабушка часто пропускает там стаканчик. Мы должны спросить Массимо. Это вон там, чуть наверх. Он ждет нас.
Мы вышли на площадь Сан-Эдиджио.
– Отлично, мы на месте, – я взглянул на часы. – Хочешь подождать здесь с сумками, пока я схожу и принесу ключи?
– Конечно, –
– Этого не случится. У них у всех комплекс Мадонны. Чем лучше выглядит женщина, тем меньше действий они предпринимают в ее отношении. Я буду через минуту.
Квартира казалась больше размером, чем была на самом деле, потому что вся состояла из одной, необычайно вытянутой комнаты. Небольшую часть ее занимала кухня, потом стоял обеденный стол, жилая зона, а затем, в самом конце квартиры, низкая кровать, по бокам которой размещались два одинаковых платяных шкафа. Пол был покрыт плиткой кирпично-красного цвета; два высоких окна справа выходили на улицу; вдоль потолка тянулись массивные дубовые балки. В квартире было прохладно, свежо, как будто она была облицована мрамором. Мы не стали терять время.
– Дай мне три минуты, – попросил я, – и у нас будет стоящая выпивка.
Подхватив ключи, я снова вышел на Виа делла Скала и отправился в маленький винный магазинчик, где купил единственную имевшуюся у них бутылку марочного «Лоран Перрье» и немыслимо дорогое но зато холодное белое бургундское. Тем временем Мадлен, должно быть, распаковала чемодан, извлекла оттуда своего любимого Оскара Питерсона, нашла стереопроигрыватель и подключила его. Потому что к моему приходу она уже танцевала под мелодию «Вино и розы». Я отыскал два бокала, и, после того как она заново поставила ту же песню, мы босиком встали на постель, переплели руки и залпом выпили вино. Потом пришлось заново наполнить бокалы, а за этим последовал еще один шуточный танец под джазовую музыку – на этот раз «Для меня ты выглядишь хорошо», который плавно перешел в стриптиз.
В девять часов я встал, чтобы проверить температуру «Лоран Перрье».
– У нас еще есть время подняться на холм позади Пьяццале Гарибальди – если ты хочешь увидеть город на закате, – предложил я, сожалея, что морозильник так мал. – Столик заказан на десять тридцать, а идти до ресторана максимум полчаса.
– А какая альтернатива?
– Ну… Можно снова предоставить слово Оскару, а мы будем валяться, пока не стемнеет или пока эта бутылка наконец не охладится настолько, что ее можно будет открыть. Не знаю, что случится раньше.
– К черту Гарибальди.
За исключением короткого и странного момента, который я мог бы с определенной долей уверенности охарактеризовать как вспышку ревности с моей стороны, тот первый вечер в Риме прошел хорошо. Более чем хорошо. Воздух был ароматным, уличные фонари освещали Понте Систо. Мы остановились посередине моста, чтобы полюбоваться открывающимся видом: вверх по реке, в сторону безумного зубчатого Замка Сан-Анджело и приземистого контура собора Святого Петра, выглядевшего особенно зловеще в странном, приглушенном свете прожекторов, превращавших купол в подобие кардинальской шапки; вниз по реке, на старый госпитальный остров, прижатый к берегу и в то же время отсеченный от него потоком. [108] Тощий Тибр под нами, казалось, спешил даже меньше, чем обычно; вечно бредущий через город мудрый старик, с которым уже давно никто не считает нужным советоваться.
108
Речь идет об острове Тиберина, на котором в древности оставляли умирать ослабевших или тяжело больных рабов, а со времен Средневековья находились больницы.
Еще в Лондоне мы занялись своей одеждой: современная жизнь неразрывно связана с постоянным переодеванием. Мы решили обновить гардероб. В итоге теперь я был облачен в свой лучший темно-синий однобортный пиджак классического покроя с отворотами (костюм был сшит китайским портным, работающим на чердаке дома по улице Карнаби), неизменные нью-йоркские туфли, белую рубашку и шелковый галстук. Мадлен, напротив, оделась необыкновенно кокетливо: вишневое платье от Анны Молинари с глубоким Y-образным вырезом на спине (казалось, оно все время шуршало у ее колен) и пара туфель без задников с множеством ремешков.