Камчатка

Фигерас Марсело

39. Отделение экстренной помощи

Больница находилась в нескольких кварталах от бабушкиного дома, в старом, но ухоженном здании на перекрестке. Собственно, это была не больница, а «частная клиника», как сказал папа.

– В больницах всех лечат бесплатно, – объяснял папа, запыхавшись, пока мы поднимались по лестнице, перескакивая через ступеньки. – А это частная клиника. Только для избранных. Если придешь сюда лечиться от насморка, тебе голову отрубят и назад пришьют.

Это выражение привело бы Гнома в полный восторг, если бы он не спал на руках у папы.

Отделение экстренной помощи

находилось в левом крыле. Это было тесное, загроможденное помещение. Куча ожидающих своей очереди пациентов (мне запомнился мужчина в серой рубашке и окровавленное полотенце, которым была обмотана его рука), стальные стойки для капельниц, ящики с перевязочными материалами, какие-то таинственные агрегаты и толстые медсестры, с неприветливым видом ходившие туда-сюда.

Бабушка лежала на кушетке в глубине зала. Блузка у нее была расстегнута, непристойно обнажая лифчик. Бабушка была подключена к капельнице и целой куче приборов, которые регулярно мигали цветными огоньками и попискивали. Кроме того, в нос ей ввели зонд) – видимо, чтобы она через него дышала. Но дышала бабушка открытым ртом. Почти что хрипела.

С ее прической что-то стряслось. Объем, форма, искусственный блеск – все оставалось прежним, но выглядело как-то несуразно. Казалось, верхнюю половину бабушкиного черепа сдвинули на несколько градусов вбок, скрыв одно ухо и обнажив другое.

– Зачем вы здесь? – спросила бабушка, увидев нас.

Я развернулся и устремился было к выходу, но папа, ухватив меня за шкирку, притянул к себе.

Проигнорировав вопрос-упрек, мама взяла бабушку за руку:

– Что тебе сказал врач?

– Одни глупости. Врачи всегда так. «Успокойтесь, сеньора. Состояние у вас стабильное, сеньора. Мы ничего не будем знать, пока что-нибудь не узнаем, сеньора». Не понимаю я их. Уж поставили бы мне сразу кардиостимулятор. И выпустили бы отсюда, в конце концов.

Мы восстановили приблизительную последовательность событий: папа довез бабушку до ворот ее дома, проследил, что она благополучно попала внутрь, развернулся и уехал. Бабушка вошла в дом через гараж, зашла на кухню, намереваясь выпить чашечку чая с медом, и тут услышала, что на другом конце дома звонит телефон. «Кто это названивает так поздно?» – задумалась бабушка. Пошла в спальню, где стоял аппарат, а поскольку сумочка все еще висела у нее на плече, решила по дороге снять накладные ресницы. Отлепить и убрать в футляр.

Футляр лежал в сумочке.

Когда мама, в стотысячный раз набрав бабушкин номер, услышала короткие гудки, она поняла: случилось худшее. Еще несколько раз, наудачу, набрала номер, а нас выслала на улицу, чтобы мы ее предупредили как только издали послышится рев «ситроена». Когда папа вернулся, она заставила его пустить ее за руль, пошвыряла нас в машину, как мешки с картошкой, и помчала к бабушкиному дому.

К счастью, ночью в воскресенье пробок не было. Об этом ралли скажу лишь одно: был момент, когда мне почудилось, что кузов вот-вот развалится и мы покатим дальше на оголенном шасси.

У мамы были запасные ключи от бабушкиного дома. Влетев в дверь пулей, она увидела, что свет горит, сумочка валяется на полу, телефонная трубка болтается на проводе, а орудие преступления – зеленое, одеревенелое – лежит на ковре. Поскольку сама бабушка исчезла бесследно, мама предположила, что та покинула дом самостоятельно, и наудачу сунулась в частную клинику, где вся семья лечилась еще в те времена,

когда дедушка был жив.

Как рассказал Нестор, «водитель, которому можно все доверить» (о его добродетелях уже было сказано выше), бабушка позвонила ему и в двух словах объяснила ситуацию. (Закончив разговор, она то ли не смогла, то ли не пожелала положить трубку на рычаг; этим и объяснялись короткие гудки.) Нестор немедленно поспешил на помощь. Когда он подъехал, бабушка уже ожидала у дверей. Опираясь на руку Нестора, она вошла в приемный покой и начала барабанить по стойке регистратора, со своей обычной экспансивностью выкрикивая: «Эй, вы, шевелитесь! Имейте совесть! У меня разрыв сердца!»

До разрыва сердца не дошло, но приступ был серьезный. Бабушку оставили в клинике для обследования, и теперь, лежа на кушетке под капельницей, она дожидалась результатов анализов.

Мама вручила папе ключи от бабушкиного дома:

– Приберись там, свет выключи.

Папа с ходу уловил намек надо избавиться от орудия преступления, а то бабушка, вернувшись из больницы, опять наткнется на страшный труп. И папа пошел к машине, не спуская с рук Гнома, который то ли спал, то ли прикидывался спящим, чтобы старшие его не ругали.

– Лучше уезжайте все вместе, – сказала бабушка. – Я уже попросила позвонить Луисе. Она вот-вот подъедет. Так лучше, поверь. Ехать вам далеко, пока доберетесь…

– Я от тебя ни на шаг не отойду, – отрезала мама. – Разве я тебя брошу в таком состоянии? Кто из врачей тебя осматривал?

– Вон тот, с такой мордой, словно ему клизму ставят, – сказала бабушка.

Мама пошла поговорить с врачом, а я остался подле бабушки.

Если не ошибаюсь, я впервые в жизни оказался с бабушкой наедине, с глазу на глаз. Обстановка для этого была не самая благоприятная. Больничная атмосфера действовала мне на нервы. Сильно пахло карболкой и несвежей, потной одеждой. Вокруг слышались лязг и позвякивание инструментов, швыряемых в кюветы; на соседней кушетке сидел дядька с раненой рукой – ему накладывали швы. Тревожила меня и та битва, в которой бабушка, судя по всему, была обречена на поражение. Она валялась на кушетке, полураздетая, с зондом в носу, искажавшим ее черты. Горделивость, украшавшая бабушку, как корона, стремительно испарялась, вытекала из нее, как кровь.

– Какой ты серьезный, – сказала она мне, хрипя. – Твоя мама тоже была такая. Серьезная. Смотрела. Как судья. Совесть всего мира. Вот ведь девчонка. От серьезности никакого… проку. Одни морщины. Ты много думаешь. Скажешь, нет? И сейчас думаешь. Что я с ума сошла. А может, и сошла. Как знать. Что они мне в нос. Закачивают. Чистый кислород. У меня в голове. Пузырьки играют. Шампанское!

Попытавшись рассмеяться, бабушка чуть не задохнулась.

– Ты знаешь мой дом, – сказала она, широко разевая рот.

Конечно, я его знал.

– Как проехать, знаешь? Адрес? Знаешь?

Я знал адрес и знал, как проехать.

– Хорошо. Если что. Ну, знаешь. Я буду дома. Когда их выдернут. Все эти трубки. Буду дома. Если что. Я тебя жду.

Я кивал, как китайский болванчик. Мне хотелось, чтобы бабушка замолчала, – я боялся, что она задохнется. Мама и врач куда-то отошли. Вся ответственность лежала на мне.

– Можно, я тебе скажу кое-что? Чего еще никогда не говорила? – спросила бабушка.

Подняла руку, чтобы пригладить мне вихры. Руку, подключенную к капельнице.