Камень Книга одиннадцатая

Минин Станислав

— А ты где полковника собрался использовать?

— Чуть позже узнаешь, Лешка, всему свое время. Иди уже спать — и помни, что завтра полковничья дочь и внук немецкого императора могут преподнести нам кучу сюрпризов…

***

Разбудила меня чуйка — кому-то из моих близких было очень плохо.

Темп…

Анализ обстановки…

Образ близкого человека, которому было плохо, принадлежал Елене Панцулае, и ей, слава богу, не угрожала никакая опасность — просто девушку переполняли отрицательные эмоции. Понять причину их появления было

нетрудно — строгий отец явно с утра пораньше высказал все, что думал о поведении дочери, вот деваху, воспитанную в строгости, и проняло…

Секундочку, а почему чуйка мне сигнализирует, что Лена покинула пределы Монако?

Твою же бога душу мать! Эта дуреха на эмоциях что, решила на родину улететь??? Или полковник ей приказал это сделать???

Вскочив с кровати, натянул на себя дежурные джинсы с футболкой, сунул ноги в кроссовки, а телефон, показывающий десятый час утра, в задний карман и метнулся на первый этаж, чуть не сбив на лестнице спускавшегося по ней царственного деда. На его недовольный рык бросил: «Все потом!» — и выскочил из номера, остановившись только перед дежурными валькириями.

— Девушки-красавицы, умоляю! — я старался говорить медленнее, потому что боевой транс уже диктовал мне иное течение времени. — Скажите, что мотоциклы все еще стоят на подземной парковке отеля.

— Да, Алексей Алекс…

Я уже спускался по пожарной лестнице в гараж, прыгая с пролета на пролет…

А вот и байки с ключами в замках зажигания…

Традиции менять не стал и, запрыгнув на породистого немецкого жеребца, с пробуксом рванул на выезд с парковки. Парковщики меня узнали и подняли шлагбаум, не чинили препятствий и дворцовые, видимо, предупрежденные валькириями. А я, вырвавшись на узкие улочки Монако, рванул в сторону Ниццы, к которой, как показывала чуйка, подъезжала Панцулая…

***

Елена, для которой отец был образцом и примером, больше всего в жизни боялась родительского неодобрения. Она даже в общевойсковое училище, а не в училище Пограничной стражи поступила только потому, что отец заявил — женщинам на границе делать нечего! Этого же мнения придерживался и любимый дедушка Витя — глава рода Панцулаев, полковник Пограничной стражи в отставке, — с которым у девушки, как и с отцом, с детства сложились прекрасные доверительные отношения. И отец, и дед, прошедшие не один военный конфликт, ей всегда повторяли — нет страшнее греха, чем предательство, и так случилось, что именно в предательстве ее сегодня фактически обвинил отец! Нет, он не сказал этого прямо и даже признавал за дочерью право на личную жизнь, но был чрезвычайно расстроен тем, что о подаренном ухажером дочери имуществе он узнал от очень и очень опасных людей. Самое же страшное заключалось в том, что отец, когда высказывал все это, даже не повышал голос, что являлось признаком крайней степени раздражения. Когда же он закончил отповедь, то просто спросил:

— Доченька, ты мне можешь внятно объяснить, что случилось, почему я тебя больше не узнаю?

Это прозвучало как пощечина, и Елена, сбросив вызов, разрыдалась в подушку.

Слезы текли недолго — девушка была не так воспитана, — и в голове уже формировался алгоритм последующих действий: полный отказ от этой гламурной жизни с возвращением Фрицу всех подарков, возвращение в Москву, сдача сессии в училище и продолжение учебы. Главным пунктом была надежда на то, что отец ее в конце концов простит.

К выполнению плана Елена приступила немедленно — в чемодан полетели только необходимые вещи без всяких подарков. Драгоценности, подаренные Фрицем, остались на журнальном столике, рядом лежала

записка, в которой девушка просила Аню Шереметьеву — единственную нормальную девочку из всех этих аристократок — вернуть их немецкому принцу. Тихонько покинуть роскошные апартаменты Бурбонов не составило никаких проблем, поймать такси тоже, и уже в машине на Елену навалилась такая тоска, что хоть волком вой!.. Причиной стало то, что она сбегает из солнечного Монако, не попрощавшись с любимым молодым человеком, к которому успела так сильно привязаться.

От упаднических мыслей девушку отвлек пронесшийся мимо машины на огромной скорости ревущий спортбайк. Таксист, еле сдерживая себя, бросил на французском:

— На побережье особое положение, ни с кем не церемонятся, а они все равно продолжают носиться! Не иначе, какой-нибудь аристократ из свиты! — Машина стала резко тормозить. — Тысяча чертей! Этот безумец перегородил собой дорогу!

«Мерседес» наконец остановился, а Елене хватило одного взгляда через лобовое стекло, чтобы узнать «аристократа из свиты», и она, скрывая даже от себя интонации радости, со вздохом сказала таксисту, уже подносящему телефон к уху:

— Мсье, разве вы не узнаете этого байкера? Мне кажется, полиция тут бессильна…

И расслабленно откинулась на спинку кресла, понимая, что ее побег, к счастью, не увенчался успехом.

Таксисту хватило для узнавания нескольких секунд, и он, скидывая с себя ремень безопасности, начал открывать водительскую дверь:

— Чтоб мне пусто было! А вдруг получится с принцем на память сфотографироваться?..

***

Положительные изменения в чувственной сфере Елены я заметил сразу и перестал волноваться. Краткого выяснения отношений хватило, чтобы девушка окончательно пришла в себя, тем более в прошлый раз и при непосредственном участии Сони все точки над i были расставлены. Объяснение по поводу недоразумения с отцом Елены решил возложить на профессионально подготовленного и в меру деформированного великого князя Александра Николаевича, которому позвонил и предупредил о скором нашем с Еленой совместном визите. Родитель, надо отдать ему должное, в тему въехал мгновенно и обещал вопрос решить как со стороны дочери, так и отца, но напомнил мне, что по плану молодой немчик должен пару-тройку дней изводить себя полной неопределенностью, иначе вся интрига не имела никакого смысла. Заверив профессионального папашу, что я все помню, сфотографировался с приставучим таксистом, отправил Елену с ним обратно в Монако и сам помчался туда же на моте.

Встретив девушку в лобби отеля, поднялся с ней на лифте на наш этаж, и около номера мы были остановлены валькириями:

— Алексей Александрович, — многозначительно улыбнулась мне Людмила Александровна, — государь проводит совещание и просит вас обождать. — Старшая валькирия указала нам с Леной на диванчики. — Может, чай, кофе?

Ясно — родитель опять что-то мутит, и ему на мутки требуется время…

— Кофе, если можно, Людмила Александровна. С молоком.

— Конечно, Алексей Александрович. Леночка, а тебе?

— Зеленый чай, Людмила Александровна. Без сахара.

Ожидание затянулось на целых полчаса, а когда мы с Еленой наконец-таки были допущены в номер, нас встретил рык императора:

— Лешка, ты куда так торопился час назад, что меня чуть с лестницы не скинул?

Лена вздрогнула и поклонилась самодержцу, а я просто изобразил виноватый вид:

— Извините, государь, в Ницце неотложные дела образовались, спешил. Молодой, исправлюсь…

— Исправится он… — И тут император как бы только сейчас заметил Панцулаю. — Елена, деточка, как твои дела? Лешка тебя не обижает?