Камень Солнца. Рассказы этнографа
Шрифт:
Отец и сын уже вынули все сети. За поворотом реки их стан, их прутяной шалаш.
Лодка из-за поворота появилась бесшумно, неожиданно.
Отъевшийся за лето, жирный неповоротливый гусь медленно плыл навстречу. Он не учел опасности.
Дагай успел кивнуть Токуле, тот задержал весла на весу и носком сапога подтолкнул к отцу тозовку — малокалиберную винтовку, лежавшую на сетях.
Дагай за ствол дернул винтовку. Спусковой крючок зацепился, и тут же треснул выстрел...
Десять, пятнадцать, двадцать минут радист не может наладить
— Я борт двести десять. Что у вас случилось? Прием.
Самолет АН-2 номер 210 поймал наши сигналы. Радист
протягивает микрофон Любе.
— Тяжело ранен грудь охотник Дагай. Нужен хирург. Туруханском связи нет. Помогите связаться больницей. Закажите санрейс. Прием.
— Я борт двести десять. Вас понял. Иду санзаданием Верещагино. Мы...
В эфире раздается гром, протяжные посвисты. Связь нарушилась.
В колхозной больнице медсестра сделала перевязку Дагаю. Врач на косе с рыбаками. Мы ждем у рации, мы надеемся, что связь с районом будет. Мы ничего не говорим друг другу, но помним последние слова Лукьяна, принесшего горестную весть на рассвете: «Дагай сеть вынул, на лоб, говорят, идти решил. Вот и сходил...»
— Самолет! — Саша рванул дверь почты и понесся под угор на реку.
Вдоль Сургутихи от Енисея шел самолет АН-2, борт номер 210. Около мостков засольни на мертвом якоре качалась бочка. С ходу, снижаясь, самолет ударил поплавками по воде и, подняв брызги, подрулил к бочке.
В Верещагине был хирург. Когда прилетевшие врачи скрылись в больнице, я заметил, что к засольне пристала моторка. Двое вышли на берег. Один поспешил к больнице, другой — грузный пожилой человек — шел к нам.
— Удружили, нечего сказать, — с упреком сказал председатель Гавриленко. — Я собирался на зиму на лоб людей уговаривать, а теперь! Что делать теперь?
— Зимой и пойдете.
— Кто пойдет? Наши люди знаешь что говорят: проклятое это место. Сначала — Чуй, теперь — Дагай.
Прокоп Гавриленко с досадой махнул рукой.
— Слушайте, Прокоп Васильевич. Вы-то понимаете, что происшедшее случайность?
— Да что я. Вы охотников убедите. Пока там кто-нибудь из здешних не побывает, никого туда не заманишь.
— Мы пойдем!
— Вы? — Гавриленко покачал головой. — Я проводника вам дать не смогу. Вы не найдете. Лучше отправляйтесь на катере на Подкаменную, а мы здесь, вот поправится Дагай, сами разберемся.
Операция прошла успешно. Пулю вытащили, она только слегка задела легкое. Дагай потерял очень много крови, но рана была не опасная.
После переливания крови и долгого сна Дагай почувствовал себя лучше. Здешний врач Толя Клитко, приехавший с Гавриленко, позвал меня и Любу в больницу.
— Вас Дагай зовет. Идите к нему, только ненадолго.
Дагай лежал на
сквозь загар проступала болезненная бледность, лицо осунулось, но глаза были прежними — умными и подвижными.
Мы присели около него. Он слегка приподнял руку, протягивая ее для приветствия. Люба поправила ему подушку и тихо спросила:
— Очень больно?
Дагай улыбнулся.
— Я сам виноват. Зачем за дуло тянул? Сглупил, а на лоб надо идти. Поправлюсь — пойду, там жить буду. Место хорошее. Там человек поживет, и наши люди про шаманов не вспомнят.
Вошел врач. Нам пора уходить.
— Дагай, наш отряд — и Люба, и Саша, и даже Сергей, — все мы пойдем на лоб. Завтра же. Мы еще придем к тебе. Ты скажешь, как идти, хорошо?
Дагай схватил меня за руку и, напрягаясь, пожал ее.
— Я знал. Вы пойдете. Завтра идите. До моего рыбачьего стана дойдете, там мой сын Токуле вас ждет. Я знал. Он вас ждет.
— Спасибо, Дагай. Поправляйся, скорей поправляйся!
* * *
Все готово для похода. Гавриленко дал нам колхозную моторную лодку.
С утра задул южный ветер. По многовековым наблюдениям, он приносит ненастье — дождь или снег. Тучи сгрудились над поселком, и вдалеке уже повисли дождевые полотнища. На реке, сжатой высокими берегами, только на северной стороне заметное волнение.
Дождь некстати, но все собрано, все в сборе. Откладывать отъезд невозможно. На берегу появляются старики. Скоро в домах никого не осталось. Любопытство и тревога привели людей на берег. Они провожают нас, им не безразлично, куда пойдут «верховские», — приехавшие с верховьев Енисея.
В суматохе, беспокойстве мы не обратили внимания, что все эти дни не появлялась переводчица Клава. Ее нет сейчас с нами, нет на берегу. Мы сидим в лодке, ждем ее. Она должна прийти.
К нам спускается дед Лукьян.
— Клаву не ждите. Старики ее отговорили. Не нужна она. Токуле ваш язык лучше, чем она, знает. Северного берега держитесь. На той стороне — мели.
Лукьян столкнул нашу лодку с камней и медленно пошел в гору. Когда он взобрался на берег, Сашка дернул ремень мотора. Лодка пошла против течения, вверх по Сургутихе. Дождь не переставал.
Мы не искали необычных приключений — мы работали. Поездка на лоб была той же работой — может быть, чуть сдобренной романтикой таинственности, но все же работой.
Сосновый лоб имел особое значение в жизни здешних людей, но мог быть и просто местом древнего поселения, исследовать которое входит в нашу задачу. Те, кто часто бывает в экспедиционных походах, любят повторять совершенно справедливую фразу: «Приключения начинаются тогда, когда нет достаточной организации и порядка».
Мы собрались достаточно организованно. Без приключений одолели первый участок пути. Мошка, отставшая от нас на реке, напала на берегу. Даже дождь ей не мешал.
Токуле ждал нас. Он заякорил лодку и задал всего один вопрос: