Камень во плоти (Бесшабашный) (др. перевод)
Шрифт:
Орфей
Дождь. Каждый день дождь. И стужа! Орфей удивлялся, как это чернила еще не замерзают. Каждое утро Халцедон сетовал на ревматизм в суставах и стонал, очиняя ему перья. Впрочем, на самом деле стеклянный человечек просто отлынивал от работы. Слыханное ли дело: ревматизм в стеклянных суставах?
Тирола… Это название звучало так многообещающе, когда Орфей, замерзший до полусмерти, впервые ступил на ее земли! Но королевство оказалось на поверку таким же унылым, как и здешняя погода. Замок короля не очень-то заслуживал именоваться замком, да и королевский титул звучал льстивым преувеличением для сущеглупого
К счастью, среди местных жителей имелась горстка относительно состоятельных. Почти год Орфей перебивался тем, что преподавал в столице дочери одного суконщика, тешившего себя честолюбивыми мечтами выдать ее замуж за какого-нибудь магната. Девица прикусывала себе от усердия зубами язык, корябая собственное имя.
Ах, какая тоска! И какая вопиющая растрата его дарования! Но хотя бы в одном Орфей был уверен: здесь, среди угрюмых гор, где он, голодный и с обмороженными ногами нашел пристанище, слова Фенолио не имеют никакой власти. И доказательством тому существа, населяющие леса и ущелья Тиролы: истуканды, муггенштутцы, нёргеллы… косматые кобольды, чье имя никто не дерзал произнести… пауки-людоеды, какие-то животные, похожие на диких козлов… Обо всей этой нечисти в книгах старика нет ни единого слова. Орфей знал наверняка. В конце концов, ведь «Чернильное сердце», книгу, благодаря которой он очутился в этой глуши, он знал наизусть.
Нет. Эти горы не принадлежат Фенолио, хотя старик, возможно, взялся бы доказывать обратное. Ведь в своем беспредельном честолюбии он почитает себя творцом всего этого мира. Но придет день, когда он, Орфей, научит его уму-разуму. О да, всенепременно. Вот только, к несчастью, средь этих гор и его собственным словам нелегко обрести жизнь.
С тех пор как обосновался здесь, Орфей исписал себе пальцы в кровь. Но все, что ему удавалось вызвать к жизни, было бледным и худосочным, словно ледяной ветер выхватывал и уносил из его строчек самые важные буквы.
Брунек… Столица Тиролы, где Орфей обретался в двух до неприличия обшарпанных комнатенках, пожалуй, поместилась бы вместе с городской стеной в зал для приемов во дворце Змееглава. Заезжие комедианты, купцы и солдаты рассказывали о том, как прекрасно обернулись дела нынче в Омбре: Черный Принц договаривается о мире с вдовой Змееглава… Виоланта с недавних пор получила прозвание Добрая, поскольку заложила свои бриллианты, чтобы накормить бедняков… Определенно, она слишком много времени провела в обществе этого прекраснодушного глупца Мортимера!
О Перепеле по-прежнему ни слуху ни духу, очевидно, лучезарный герой и в самом деле отправился на заслуженный отдых. Зато любой рыночный шарлатан без умолку твердит об Огненном Танцоре и его обворожительной супруге, пляшущей с пламенем, а равно о его ученике Фариде – благодаря своим дурацким трюкам с искрами он уже разбил сердце не одной девчонке в Чернильном королевстве Фенолио.
От всех этих россказней Орфею порой становилось так дурно, что его часами рвало в одно из тех ведер, которые его квартирная хозяйка – пренеприятнейшая особа – ставила своей козе. Вся эта болтовня о наступлении золотого века Омбры! О стеклянных цветах, распускающихся на городской стене. (Стеклянные цветы! С возрастом выдумки Фенолио
Понятное дело: пока он, Орфей, едва не роняя перо из окоченевших пальцев, вынужден писать густыми, как деготь, чернилами по рябому от пятен пергаменту, который только и можно приобрести у здешних торговцев, Фенолио знай себе заполняет книжку за книжкой своими глупыми словесными выкрутасами.
Стоит ли удивляться, что слова, вышедшие из-под пера Орфея, не имеют никакого действия? Ну что его дернуло рвануть из Озерного замка именно на север?
Орфей вышел из дому, направляясь к своей новой ученице. В небе разливалась настоящая синева, но, ступив ненароком в лужу на дороге, он немедленно зачерпнул башмаками жидкого козьего навоза.
Ах, Орфей! И что с тобой стряслось? Все богатство… потеряно! Вся власть! Все уважение! Все проиграно!
Эту ночь, как и множество других прежде, он ворочался без сна, не в силах решить, кому он отомстит первому… Переплетчику? Фенолио? Или же все-таки Сажеруку? Да, это имя по-прежнему откликалось во всем зазябшем теле Орфея ноющей болью, будто заноза. Невозможно было забыть отвращение, застывшее в глазах героя его юности. Под этим взглядом Орфей ощущал себя трупным червем, выползающим из разлагающегося мяса…
Да, сначала – Сажерук.
Месть. Только мысли о ней позволяли ему терпеть глупость учениц – а заодно и заносчивость их состоятельных отцов.
Булочника, искавшего учителя для своей четырнадцатилетней дочери Северины, звали Алоиз Габеркорн. Хлеб он выпекал препаршивый, но благодаря жадности и расторопности довел дело до заметного процветания. По слухам, у него брал взаймы сам король.
Слуга впустил Орфея в дом, но, прежде чем без единого слова провести его в комнату, где ожидала ученица, недоверчиво покосился на стеклянного человечка у него на плече. На стенах, как и во множестве других домов в городе, висели маски. Орфей находил вырезанные из дерева рожи отвратительными, но, согласно поверьям, они держали на почтительном расстоянии всякую назойливую горную нечисть. Стол, скамья, печь – на обстановку своего жилища булочник не больно-то потратился.
Северина Габеркорн стояла посреди зала навытяжку, прямая, как свечка. Пепельные волосы она заплетала в косу и скручивала в тугой узел, по обычаю здешних широт. Неуклюжее тело ее подавало первые признаки женственности.
– Садись.
Орфей со вздохом раскрыл одну из книг, по которым преподавал. Он умыкнул ее у суконщика, чьей дочери давал уроки прежде. Тот, как и ожидалось, пропажи не заметил. Большинство богачей этого города рассматривали книги лишь как необходимое украшение и не испытывали ни малейшего искушения хотя бы разок в них заглянуть. Впрочем, и в Омбре дело обстояло не иначе.
Не говоря ни слова, Северина уселась за стол и взялась за одно из перьев, лежавших наготове в чернильнице. Ей стоило немалого труда не смотреть на стеклянного человечка.
– Моя метода заключается в следующем, – принялся объяснять Орфей, ссаживая Халцедона на стол, – стоит тебе отвлечься или допустить описку, как стеклянный человечек тут же пройдется по влажным чернилам. Если ты замешкаешься или пропустишь целое слово, он опрокинет чернильницу тебе на пергамент.
Халцедон злодейски ухмыльнулся, оперевшись на чернильницу.