Камень во плоти

Функе Корнелия

– Джеки?

Сквозь глухой гул крови в висках он едва расслышал голос младшего брата. Хватая ртом воздух, Джекоб отпрянул от зеркала.

– Джеки, это ты там?

Пряча окровавленную руку в рукаве, Джекоб открыл дверь.

Глаза Уилла были круглыми от страха. Наверно, опять страшный сон приснился. Младший братец. Уилл ходил за ним повсюду, как собачонка, и Джекоб защищал его, где и как мог, – и на школьном дворе, и в парке. Иногда даже прощая братцу, что мать больше любит именно его, младшенького.

– Мама говорит, нам сюда нельзя.

– С каких это пор я слушаю,

что говорит мама? Но если проболтаешься, я больше никогда не возьму тебя в парк.

Уилл жадно пытался заглянуть мимо него в комнату, но покорно опустил голову, как только Джекоб прикрыл за собой дверь. Там, где он, Джекоб, безрассуден, Уилл осторожен, где он рвет и мечет, Уилл спокоен, где он любопытен, Уилл робок. Схватив Джекоба за руку, братик заметил кровь у него на пальцах и вопросительно поднял глаза, но Джекоб, ни слова не говоря, повел Уилла спать.

То, что открылось сегодня в зеркале, принадлежит только ему. Ему одному.

2. Двенадцать лет спустя

Солнце уже клонилось к стенам разрушенной крепости, но Уилл еще спал. Заснуть ему удалось далеко не сразу, слишком сильно донимали его боли все последние дни.

Это твоя ошибка, Джекоб, а ведь ты столько лет был осторожен!

Годы, когда он открывал для себя новый незнакомый мир и однажды набрался дерзости и стал звать его своим. Все прахом! Годы, за которые этот мир стал ему родным домом. В пятнадцать Джекоб уходил в Зазеркалье уже на недели. В шестнадцать он пропадал там, теряя счет месяцам, и все равно ему удавалось сохранить свою тайну. И вот проклятая спешка подвела его…

Прекрати, Джекоб! Сделанного не воротишь.

Он выпрямился, прикрыл Уилла своим плащом. Раны на шее брата заживали хорошо, но на левом предплечье уже проступил камень. Бледно-зеленые прожилки протянулись до самого запястья и просвечивали сквозь мягкую кожу, как полированный мрамор.

Всего одна ошибка!

Джекоб прислонился к закопченной колонне и поднял глаза к верхушке башни, где стояло зеркало. Никогда он не входил в него, не удостоверившись, что Уилл и мама уже спят, никогда. Но после маминой смерти там, по ту сторону, в его жизни стало еще на одну пустую комнату больше, и он ждал и не мог дождаться лишь одного – мига, когда снова можно будет приложить ладонь к темному стеклу и уйти. Как можно дальше.

Ты нетерпелив, Джекоб. Так и скажи. Это один из главных твоих недостатков.

Он как сейчас помнит искаженное испугом и неровностями стекла лицо Уилла, проступающее у него за спиной в темных зеркальных глубинах. «Джеки, ты куда?» Ночной рейс в Бостон, горящий тур в Европу, – за эти годы он поднаторел в отговорках. Он стал таким же изобретательным лжецом, каким был отец. Но на сей раз ладонь его уже легла на прохладную гладь зеркала – и Уилл, конечно же, последовал за ним.

Братик. Младшенький.

– Он уже и пахнет как они.

Лиса стояла

перед ним, неведомо как появившись из черной тени полуразрушенных стен. Ее рыжий мех сиял, будто его только что покрасила сама осень, но на задней лапе все еще был виден шрам от капкана. Пять лет назад Джекоб ее из этого капкана вызволил, и с тех пор она не отходит от него ни на шаг. Охраняет его сон, предупреждает об опасностях, недоступных его человечьим органам чувств, и помогает советами, которых, как он успел убедиться, стоит слушаться.

Ошибка.

Джекоб прошел сквозь арку замковых ворот – на покореженных петлях болтались обугленные обломки досок. На потрескавшихся ступенях лестницы собирал желуди лесовичок. Едва на него упала тень Джекоба, он пугливо метнулся в сторону. Обыкновенный лесовичок – рыжий, остроносенький, в рубашке и штанах, пошитых из краденых людских обносков, – здесь, на развалинах, таких полно.

– Отправь его обратно! Иначе чего ради мы сюда шли?

В голосе Лисы явственно слышалось нетерпение.

Но Джекоб только головой покачал:

– Зря шли. Там, на той стороне, ему уже ничто не поможет.

Джекоб не единожды рассказывал Лисе о мире, откуда пришел, но она никогда по-настоящему его не слушала. Ей достаточно было знать одно: это место, куда он, Джекоб, слишком часто удаляется, возвращаясь оттуда с воспоминаниями, которые следуют за ним, словно тень.

«А то ты не знаешь, что с ним будет, останься он тут». Лиса не произнесла этого вслух, но Джекоб угадал ее мысли. Здесь, в этом мире, люди убивают даже собственных детей, завидев камень, прорастающий сквозь кожу.

Он глянул вниз, на уже едва различимые в сумерках красные черепичные крыши у подножия замковой горы. В Шванштайне засветились первые огоньки. Отсюда, издали, город напоминал сказочную средневековую картинку с жестяной банки из-под печенья, но за последние годы тут многое изменилось: протянулись за холмами рельсы железной дороги, повалил из фабричных труб темно-серый дым, хорошо различимый сейчас в вечернем небе. Мир в Зазеркалье торопился взрослеть. Но камень во плоти, разраставшийся под кожей брата, принесли в этот мир вовсе не машинные ткацкие станки и прочие технические новшества, а страшная колдовская сила, издревле обитавшая в здешних дремучих лесах и холмистых долах.

Золотой ворон опустился на потрескавшиеся плиты, однако Джекоб прогнал его прежде, чем тот успел прокаркать над Уиллом свои жуткие проклятия.

Брат застонал во сне. Человеческая кожа сопротивляется камню, и Джекоб чувствовал его боль как свою. Ведь если ради чего он и возвращался еще в тот, другой мир, то только из любви к младшему брату, хотя, надо признать, из года в год он делал это все реже. Мать только плакала и грозилась сдать его в приют, так никогда даже и не заподозрив, где он пропадает, зато Уилл всякий раз крепко обхватывал своими ручонками его за шею и спрашивал: что ты мне привез? Башмаки лесовичка, шапку дупляка, пуговицу из эльфова стекла, клок чешуйчатой кожи настоящего водяного… Уилл радостно прятал подарки старшего брата под кровать, а его истории мало-помалу привык считать сказками, которые Джекоб специально для него сочиняет.