Камень

Родионов Станислав Васильевич

— Ну так что у вас? — сухо спросил Рябинин.

— У меня ничего.

— О чём же вы хотели поговорить?

— Да о чём угодно.

— Как это о чём угодно?

— Разве вам не хочется поговорить с интересным человеком?

Хотелось ли ему поговорить с интересным человеком? Да он искал их, интересных людей, он тосковал по ним, по интересным людям… И если приходил свидетель с отсветом на лице ума и любопытства, Рябинин допрашивал его скоро, лишь бы сделать дело, и затевал бесконечный разговор к тихой радости обоих. Вот только не часто приходили эти интересные люди —

виделись они ему чаще; и тогда было отрешение, как отрезвление; и наступало новое ожидание их, интересных людей.

Рябинин разомкнул шариковую ручку, придвинул чистый листок и записал не спеша, нормальными буквами, поскольку допроса не было: «Должны же, чёрт возьми, существовать прекрасные люди, коли я их себе представляю». Он осмотрел выведенные слова… К чему «чёрт возьми»? И ведь думал о людях интересных, а записал о прекрасных… И что о них думать, когда интересный человек сам пришёл в кабинет и ждёт его внимания…

— Боюсь, что разговора у нас не выйдет, — деланно огорчился Рябинин.

— Почему?

— Я не люблю нахалов.

— Я всего лишь элементарно раскованна…

— Вот я и говорю. И потом, мне с вами будет неинтересно.

— Со мной? — радостно удивилась она.

— Вы неинтересный человек, — бросил ей Рябинин поэнергичнее в лицо, в надменную улыбку.

— Почему вы так решили? — не дрогнула её улыбка.

— Долго объяснять.

А мог ли он объяснить? Те волны, нашептавшие брошенную им мысль, были понимаемы только им. Да и правильно ли понимаемы? Ну, будет ли интересный человек одеваться с такой шикарностью? Захочет ли интересный человек кропить себя в рабочий полдень французскими духами? Будет ли у интересного человека такое спесивое лицо и такой самодовольный голос?

— Я вам не верю, — лениво, а может быть, томно отбросила она неприятное обвинение.

— Почему же не верите?

— Я молодая женщина…

— Но я уже не молодой.

— Я недурна…

— Зато я в очках.

— Я говорю по-английски.

— А я и по-русски ошибки делаю.

— Я играю на пианино…

— А я и на однострунной балалайке не сыграю.

— Я училась фигурному катанью…

— А я и простому, прямолинейному не учился.

— В конце концов, у меня высшее образование и я хороший специалист по криогенным установкам…

— А я ничего не понимаю в этих установках, и мой холодильник до того разболтался, что ходит по кухне.

— Что вы всем этим хотите сказать?

— Только то, что сказал, — нам с вами совершенно не о чем говорить.

Она, словно разрешая недоумение, медленно сняла свою могучую шапку — и открылось лицо, ничем не придавленное сверху…

Рябинин смутно отличал симпатичность от красоты. Возможно, она считалась бы красавицей, не коробь её губы жёсткие знаки надменности. Тёмные волосы и короткая, почти спортивная стрижка. Большие серые глаза, которые она то прищуривала, то расширяла, словно хотела испугать следователя. Арочки выщипанных бровей. Тонкий, стремительный носик. Белые худощавые щёки. Крашеные губы, казалось, куда-то тянутся — грешные губы. Она была бы красива, не коробь её эти губы жёсткие знаки надменности. Впрочем, знаки могли

видеться лишь Рябинину.

Ей было лет двадцать пять.

— Вероятно, вы встречаете людей по одёжке, — она расширила глаза, и те заиграли стеклянным блеском.

Странная гостья каким-то чутьём уловила источник его неприязни — не женским ли? Но она забыла про лицо, которое ярче любой одёжки.

— Кстати, встречать по одёжке не так уж глупо, — улыбнулся Рябинин.

— Внешность обманчива, Сергей Георгиевич.

Знает его имя… Могла спросить в канцелярии. Но зачем? Чтобы поговорить.

— Обывательская сентенция.

— Почему обывательская?

— Потому что внешность никогда не обманывает, — загорелся Рябинин, ибо задели его любимое человековедение.

— На шубу мою смотрите, — усмехнулась она.

— Внешность — это не только шуба.

— Что же ещё? Форма мочек ушей?

— Лицо, глаза, мимика, манеры… Для следователя внешность не бывает обманчивой. Да и слов вы сказали достаточно.

Почему он с ней говорит? Нерасшифрованные бумаги ждут его, как некормленные дети. Потому что она спорит, а он не привык бросать начатую работу, не привык отступаться от непереубежденного человека, будь он другом, преступником или вот случайно зашедшей девицей.

— Я забыла… Вы же следователь.

— Ну и что?

— Вам нормальный человек не интересен. Вам этот… урка.

— А кого вы полагаете человеком интересным? Небось, кандидата наук?

— Не обязательно.

— Ну да, но желательно?

— Интересный… Это культурный, энергичный, современный и, может быть, загадочный…

— У вас, разумеется, всё это есть?

— А почему бы нет? — спросила она с откровенным вызовом.

Чудесно. За окном хороший зимний день. Допросов нет. Он никуда не торопится и ведёт себе неспешный разговор об интересных людях с красивой девушкой, источающей загадочный запах духов.

— Тогда по порядку, — решился и он не отступать от прямоты. Культурной быть вы не можете…

— Неужели не могу? — она сощурила глаза до ехидно-пронзительных щёлочек.

— Вы от всего закрыты самодовольством.

— Видите меня всего полчаса…

Она хотела продолжить, но её остановила рука следователя, которая взяла карандаш и что-то записала на листке бумаги. Рябинин скосил глаза, обозревая мысль целиком, всю. «Самодовольный человек закрыт от плохого, но он закрыт и от хорошего».

— Вы не можете быть образованной, хоть и кончили институт, потому что ваша самоуверенность безгранична, как вселенная.

— Чего ещё я не могу?

— Упомянутая вами энергия к интересной личности отношения не имеет. Полно энергичных пройдох. Ну, а современность… Я не люблю этого понятия современный человек.

— Да, у вас и вид старомодный.

— Это из-за оправы, — он зло поправил очки. — И у меня нет дублёнки.

Это не только из-за оправы. Из-за костюма цвета жухлого слона. Из-за галстука, вроде бы нестарого, но какого-то блёклого, как клок прошлогоднего сена. Из-за рубашки, чистой, даже новой, но с таким воротником, каких давно не носят. Из-за ногтей, нервно обкусанных за ночным столом.