Каменная пациентка
Шрифт:
– Ты знаешь, что я знаю, Джесс. Что случилось?
Мой разум разделяется надвое: строит предположения, в которые я верю и одновременно знаю, что они не могут оказаться правдой. Что-то было раскрыто, что-то было обнаружено при перестройке Назарета. Или кто-то заметил меня и узнал. Кто-то видел старые записи, старые имена, сложил два и два и получил четыре, которые подразумевают троих – меня, Джесса и Хелен Гринлоу.
Она бы охотно списала со счета наши жизни, чтобы сохранить свою репутацию. Я слишком много знаю.
– Она по-прежнему голосует
Хелен никогда не играла. Для нее все серьезно.
– Джесс! Переходи к сути. Гринлоу что-то сделала? Она с тобой связывалась?
– Нет. Она бы не стала, не так ли? Ей есть что терять, больше, чем любому из нас.
– Тогда кто-то узнал, кроме нас троих.
– Нет, малышка, – говорит Джесс почти с презрением. – Как они могли?
– Ты прекратишь наконец все эти бестолковые «игры разума»? Потому что если от нее исходит в буквальном смысле прямая угроза, то и скажи прямо. Признаться, Хелен Гринлоу – последний человек, о котором я хочу в настоящий момент думать. Я не знаю, заметил ли ты, но мне есть над чем подумать.
С тем же успехом я могла бы и промолчать. Джесс продолжает свое:
– Она миллионер.
– В Палате лордов много таких людей. – Я намеревалась его успокоить; фраза звучит легко, и это снова вызывает у него горечь.
– Полагаю, и ты теперь живешь в этом мире. – Он рисует на столе узоры влажным основанием своего стакана.
– На самом деле нет. Джесс, к чему ты клонишь?
– Ты изменилась. Деньги изменили тебя. – Он, как сказали бы мои студенты, – другая версия меня. Нам удобно верить, что бедность притупляет чувства или что богатство ограждает от неприятностей, но только тот, кто познал оба состояния, может понять, что это не так. – Ты жесткая, – добавляет Джесс. – Как она.
Это худшее слово, которое он мог бросить в меня, и он это знает.
– Я не… я совсем на нее не похожа! Как ты можешь так говорить?
– Тогда докажи это. Докажи, что я могу тебе доверять. Докажи, что ты по-прежнему на моей стороне.
– Как?
– Мы сваляли дурака, когда остановились. Я думаю, мы можем доить ее снова. – Я внезапно чувствую ужасную слабость, мне хочется положить голову прямо на грязный стол и провалиться в сон. – И мне нужна твоя помощь, малышка. Раньше ты смогла подобрать правильные слова.
– Ты с ума сошел? Джесс, нет. Конечно, нет.
Его лицо затуманивается. Он ожидал, что я отвечу «да», мое несогласие его ранит.
– В ту ночь ты сказала, что мы вместе навеки.
Неужели я так сказала?
– Я имела в виду, что нас связывает общая тайна, и нравится нам это или нет, Гринлоу тоже в этом замешана. – Я понижаю голос, наклоняясь поближе. – Ты дернешь за ниточку, и все полетит к черту. Мы все трое отправимся в тюрьму. И к тому же мало вещественных доказательств
Его взгляд на секунду уплывает, поэтому очевидно, что помнит. Вспышка воспоминания, которое я почти вижу, отражается в его зрачке.
– Если у тебя проблемы с деньгами… – Я понимаю, что это глупая фраза, как только произношу ее. Бреймы всегда были чрезвычайно гордыми; они даже не стали бы покупать по каталогам. Джесс взрывается:
– Я всегда обеспечивал свою семью, не надо клеветать на мою способность делать это! Вопрос в принципе. Перераспределение богатства.
Он подкрепляет свою позицию взмахом руки; его стакан падает на бетон, и под звук разбитого стекла подростки у мемориала отрываются друг от друга. Я понимаю с потрясением, что девушка – это Мэйзи. Она видит меня, краснеет и убегает. Джесс понижает голос, сжатый гнев сквозит в каждом бархатном слове:
– Хелен Гринлоу живет в роскоши за счет рабочего человека. И она уничтожила город.
– Именно такие рассуждения и привели нас к неприятностям в первый раз. Что ты собираешься делать сейчас? Поджидать ее у порога Палаты лордов? – Я смеюсь, но он не присоединяется. Джесс так же упорен в своей вендетте, как во времена, когда был подростком.
– Я снова иду за ней, Марианна, и если я что-то о тебе понимаю – ты пойдешь со мной. – Слезы размывают угрозу в его глазах. Несколько лет назад он сказал, что я по-прежнему единственная женщина, которая когда-либо видела его плачущим, и я ловлюсь на эту ранимость. Он понимает, как много можно потерять – не в материальном смысле, а в смысле своих близких, – как и я.
– Я хочу, чтобы ты сделал для меня одну вещь, – говорю я. Я беру его за руку и глажу ее. Кажется, семья – его «якорь». – Я хочу, чтобы ты представил лица своих родителей, когда полиция придет за тобой, и они потеряют очередного сына. Хорошо? Я хочу, чтобы ты представил, как об этом узнает Клей. Мэдисон. Все твои дети. Представь их лица. Представь, что играешь с Кори в какой-то дерьмовой комнате для свиданий в тюрьме. – Джесс поднимает лицо от стола и отворачивается в сторону. – Джесс, обещай мне, что оставишь эту затею.
Он вырывает руку.
– Ладно. Забудь об этом, малышка. Забудь все, что я сказал. Забудь, о чем я тебя просил. Господи! Как может одна женщина за все отвечать? – Он тычет рукой в сторону паба. – Все эти люди были бы сейчас на работе, если бы не она. Мы по-прежнему были бы вместе. – Его уверенный тон предполагает мое согласие с этой очевидной истиной, однако все же я ошеломлена услышанным; я полагала, что это из списка тех вещей, о которых мы знаем, но никогда не говорим вслух. Наверно, это видно по моему лицу – я сижу с разинутым ртом, прежде чем могу принять подобающее случаю выражение. Может, тоскливо наклоненная голова, долгий медленный вздох или даже старый добрый кокетливый взгляд снимут меня с крючка? Пока я лихорадочно перебираю эти варианты, я как открытая книга для Джесса.