Каменная река
Шрифт:
— Да нет, это вода шипит, — возразил Агриппино.
Я обмыл Чернявому и руки.
— Ты слышишь меня, Чернявый? — повторял я. — Слышишь, это я, Пеппи. Ничего, мы с тобой еще поиграем.
На водной глади медленно расплывалось красное пятно.
— Он же ранен! — воскликнул Агриппино. — Не видите — кровь?
Мы сняли с Чернявого заляпанные кровью лохмотья — все, что осталось от его рубахи.
— Вот здесь, — сказал Агриппино.
На боку зияла рваная рана, из нее лилась кровь. Мы промыли это место,
— Этого мало!
Я тоже сорвал короткую, до пупа, рубашонку, смочил ее и положил на рану.
Но кровь по-прежнему текла ручьем, окрашивая воду и землю.
— Ох, да у него и голова проломлена! — заголосил Агриппино.
И в самом деле, на затылке огромным черным сгустком запеклась кровь и волосы словно поредели. Мы потрогали голову — раздался хруст.
— Да, череп перебило, — подтвердил Тури.
Губы Чернявого слегка шевельнулись, из них вырвался слабый стон.
— О Святая Агриппина, помоги ему! — взмолился Пузырь.
Мы низко-низко наклонились к Чернявому; над нашими головами все кружила и кружила саранча.
— Пить хочу, — скорее догадались, чем услышали, мы.
Я сложил ладони ковшиком, набрал воды и начал лить Чернявому на губы, он шевелил ими, но сделать глоток так и не сумел.
— Мне холодно, — прохрипел он.
До ночи еще было далеко, облако над горами Камути рассеялось, и опять выглянуло солнце. Мы накрыли Чернявого нашей одежонкой.
— Надо бы его перенести в другое место, — сказал мой брат. — Сам-то он идти небось не сможет.
Вода опять стала прозрачной. Справа от нас росли агавы — высокие, с твердыми, колючими листьями. Мы положили Чернявого под ними, чтоб солнце не слепило ему глаза. Когда мы опускали его на землю, он опять застонал, тихо и жалобно, как цыпленок.
— Чернявый, Чернявый! — повторял Тури. — Отзовись, ну что молчишь?
— Кто же тот дьявол, что ранил тебя своей острой стрелой? — плакал Агриппино.
— И за что он к тебе привязался? — откликнулся я.
— Как же мы без тебя, Чернявый?!
— Неужто ты уже не дышишь?
— Скажи хоть словечко, Чернявый!
— Видишь, над тобой склонились агавы? Ты не забыл, как мы забивали их колючки вместо гвоздей? — взывал к нему Пузырь. — А теперь гвозди забили в тебя.
— Отравленные!
— Острые-преострые!
— Кровь твою выпили!
За спиной у нас послышался топот.
— И кто вас только научил этим чертовым играм?
Джованни Зануда с дружками поднялся к нам, видимо привлеченный громом взрыва.
— Ну что вы такое удумали? — укоризненно спросил он.
В ответ полное молчание. Чернявый уже не стонал, голова его откинулась на камни, и лицо стало совсем белое.
— О-ох! — вскрикнул Джованни. — Откуда бомба-то взялась?
— Чернявый,
Но Чернявый уже испил свою чашу: ему суждено было найти смерть на берегу Фьюмекальдо. Джованни первый это понял.
— Тсс, — прошептал он. — Молчите. — И приник ухом к груди Чернявого. — Все, сердце остановилось. Он умер.
— Заткнись, сука, типун тебе на язык! — истошно закричал Тури.
— Против правды не попрешь. Кто-кто, а я-то знаю. Скольких я котов похоронил!
И впрямь Чернявый больше не шевелился, только кровь текла отовсюду, даже из уха. Тури ласково погладил его по лбу.
— Чернявый! — шептал он. — Что же ты наделал?
Громила, Щегол и Хитрюга с искаженными от ужаса лицами глядели на мертвеца.
— Ну с кем ты разговариваешь, Тури? — покачал головой Зануда. — Сказано тебе, он умер.
— Типун тебе на язык, — мрачно повторил Тури.
— Пошли, — повернулся Джованни к дружкам. — Мы в их сатанинские игры не играем.
У Тури подкосились ноги, он рухнул на колени и стал дубасить кулаками по земле, словно пытаясь вызвать подземных духов.
Джовании уже направился к своей пещере, но тут его окликнул Обжора:
— Эй, Зануда, погоди!
— Ну что тебе?
— Останься, — попросил Обжора, глядя на него воспаленными, но совершенно сухими глазами.
— Что вам от меня нужно? — обиженно насупился Зануда. — Говорят им, что он умер, а они не верят!
У всех вырвался всхлип. Тури по-прежнему бил кулаками об землю. Над агавами пролетела последняя стайка саранчи.
— Ладно, обождите, — бросил Зануда.
Он скоро вернулся с большущей доской. Дружки помогли ему положить на нее Чернявого (кровь наконец-то остановилась, и сам он словно скрючился).
— Ну что, понесли? — сказал Зануда. — Это самая большая доска, которая у меня была. Я спер ее у Кармелы, жены пекаря.
Я никак не мог оторвать взгляд от Чернявого: он казался маленьким подстреленным зверьком, и гвозди, гвозди, гвозди вошли в его тело, накрепко прибив к доске.
— Зачем, Джованни, зачем? — в отчаянии выкрикнул я.
Он даже не взглянул на меня, а напустился на Карлика и Пузыря, своих бывших приятелей:
— Чего расселись, остолопы?! Ну конечно! Все уже позабыли! У вас ведь теперь другие игры! Кому говорю, помогите!
Он дико сверкнул глазами и вытянул руку, точно втаскивая их в заколдованный круг. Карлик и Пузырь поднялись, все еще всхлипывая, но первая острая боль прошла. Вместе с Джованни они взвалили доску себе на плечи. Мой брат, Кармело, Агриппино и Обжора двинулись за этой похоронной процессией; спины их сгибались и вздрагивали, словно от нестерпимой тяжести. А мне так хотелось крикнуть им, что они жалкие трусы и сукины дети.