Каменное зеркало – 2. Алтарь времени
Шрифт:
– Служанки только в качестве приложения, – пояснил чернявый и пренебрежительно отвернулся. – Мне нужны члены семьи.
– Вы добились своего, – тяжело произнёс барон. – Ну а теперь объясните, для чего вам это надо. Вам, очевидно, нужны заложники. Но зачем? Чтобы управлять им? Полагаете, у вас получится? Смешно! Учтите, для этого человека нет ничего святого, вы зря тратите время!
Впервые Дана не услышала в голосе барона особой уверенности.
– Думаю, получится, – спокойно заявил Шрамм. – Заключим пари, господин
– Не забывайтесь, сударь. И где, в конце концов, гарантия, что вы оставите его в живых? – Барон вновь посмотрел на жену: та сидела, прикрыв глаза, и веер фотокарточек в её руке слегка подрагивал.
– Ваш сын нам нужен, – просто ответил Шрамм. – Не его проекты, не его деньги. Он сам. Вот гарантия.
– Господи, какой немыслимый бред! – Эвелин вскочила, бросилась к двери, на полпути обернулась. Беспомощно посмотрела на родителей, потом на гестаповца. – Убирайтесь, господин Шрамм. Живо убирайтесь! Если не уберётесь, я вызову полицию!
– И что вы им скажете? – Шрамм картинно задрал брови, собрав на глянцево-смуглом лбу мелкие морщины. – Я никому не собираюсь причинять насилие. Я всего лишь пришёл заключить сделку.
– Лично я на неё не согласна! – отрезала Эвелин. – У меня, в конце концов, ребёнок, и…
– А вы не боитесь оставаться здесь в одиночку, без поддержки? – зловеще полюбопытствовал Шрамм. – На прислугу ведь нельзя положиться, а с ребёнком, знаете ли, всякое может произойти… Дети так непоседливы…
Эвелин всё поняла и погрузилась в мертвенное молчание.
– У вас есть пять дней на то, чтобы собраться и уладить дела, – продолжил гестаповец. – Не позднее чем вечером пятницы, восьмого декабря, вы все должны пересечь границу рейха. Что касается визы и прочего – все заботы я беру на себя. Поторопитесь. Помните: один мой звонок – и Альриха фон Штернберга расстреляют.
Пауза была страшной.
– Да, кстати… – Шрамм пощёлкал пальцами. – Мне нужен какой-нибудь предмет, маленькая такая вещица. Как доказательство того, что я был в вашем доме. Потом обязательно верну, вы не думайте, мы же не ворьё какое-нибудь.
Трое в серых плащах, как по команде, дружно вышли в коридор, и скоро в соседней комнате задвигали стулья, а в библиотеке что-то упало – судя по звуку, стопка книг.
– Если это обыск, господин-как-вас-там, то я и впрямь вызову полицию, – барон поднял телефонную трубку (всё это время он сидел рядом с телефонным столиком).
– Это не обыск. А вот звонок будет большой ошибкой.
– Тогда немедленно объясните вашим хамам, что здесь не хлев, из которого они, судя по всему, недавно вышли. Что вам требуется в качестве доказательства?
Один из троицы вернулся в комнату, держа перед собой, как поднос, семейный альбом – тот самый, что лежал в кабинете барона.
– Пойдёт, господин Шрамм?
Гестаповец взял альбом, перебросил несколько картонных страниц и, не удержав одной рукой на весу, сильно наклонил. Как это часто бывает, для фотографий последних лет в альбоме не доставало места, и они были просто вложены между последней страницей
– О! То, что надо. Вы позволите, господин барон? Я верну. В целости и сохранности.
Хозяин дома лишь презрительно сощурился.
Вернуться в рейх. С головы до пят Дану обволакивал мертвецкий холод – словно открылось окно в морозную ночь, откуда будущее дохнуло запахами многолюдных прокуренных вокзалов, нищенских пайков с гнилостным привкусом неприкаянности и неизвестности (как же она, оказывается, привыкла к сытой размеренной жизни в доме Штернбергов), завыли сирены, послышались грубые окрики, – и притом у неё ведь концлагерное клеймо на руке, которое она так и не удосужилась свести. А барону в любое мгновение может понадобиться доктор… Да и как он, полупарализованный, выдержит этот переезд? Как вообще можно требовать подобное от инвалида-колясочника?
– Пожалуйста, господин Шрамм… – выдавила она. – Вы ведь не можете… заставлять больного человека…
Шрамм прекратил засовывать карточку в переполненный бумажник и с нарочитым вниманием уставился на Дану. Его тяжёлый индусский взгляд невозможно было выдержать ни мгновения: такую дурноту этот взгляд отчего-то вызывал.
– Я не ослышался, фройляйн? По-вашему, я не могу что?
Дана против воли опустила глаза, её пробрала гадливая и лихорадочная дрожь.
– Прикусите язык и не высовывайтесь, пока я ещё не передумал оставить вас в этом семействе для полной, так сказать, коллекции. – В интонациях Шрамма слышалось злое жужжание растревоженного осиного гнезда. – В этой сделке вы ровно ничего не стоите. Сидите тихо, не то пристрелю.
Дана сильно прикусила и без того обкусанную губу, во рту появился кровавый привкус. Она словно бы стремительно проваливалась куда-то, откуда всё окружающее выглядело мелким, как содержимое спичечного коробка, и пугающе чужим. Подобное ощущение уже посещало её несколько лет назад, в тот день, когда семью, в которой она жила тогда, арестовало гестапо. Такое творилось с ней и в первые лагерные недели. Только тогда ей не было дела ни до кого, кроме себя самой. А теперь… теперь всё было во сто крат сложнее.
Альрих. Разбитые зеркала
– Ох уж эта национальная страсть к драматизму, к пафосу. – Каммлер подтолкнул носком сапога подвернувшийся под ноги камень, и тот скатился в яму, упав со странно далёким глухим стуком. – К чему ваш обличительный тон, доктор Штернберг? Будто я убил кого. Я понимаю ваше трепетное отношение к древней святыне, но давайте смотреть на вещи трезво. Сейчас нас не должно интересовать ничего, кроме оружия, которое обеспечит нам победу…