Каменные клены
Шрифт:
Дневник Луэллина
древние боги не в пример лучше людей умели ссориться, думал я, упрямо держа палец на белой кнопке звонка, похожей на клавишу рояля
вот шумерская инанна, изнасилованная во сне садовником, [163] рассердилась и превратила все источники в кровь, так что даже деревья стали сочиться кровью, а потом спустилась в подземное царство и голой предстала перед сестрой, а та взяла да и убила ее — подвесила на крюк
почему она не открывает?
163
…шумерская
если сестра саши вернулась, они непременно станут ссориться, потому что прошлое — самая мучительная причина для ссор, избыть ее невозможно, как невозможно избыть содеянное зло, ясно, что вода, превращенная в кровь, уже не станет водой, но можно — можно! — отвернуться и не пить, я должен объяснить это саше, должен научить ее
почему она не открывает?
я поднял горсть камней и швырнул через стену; для чего она приезжала в лондон? саша сонли — в розовой косынке? пьющая чай с уайтхартом? что тут, черт побери, творилось, пока я вытирал пыльные зеркала в отцовском доме в бэксфорде? что тут творилось такое, что ей пришлось искать меня
за стеной послышался хруст гравия, звякнул железный засов и правая створка ворот распахнулась
бледная, перепуганная саша стояла на садовой дорожке в мужской рубашке, густо запятнанной кровью на груди, будто плащ парцифаля
руки она держала перед собой, как хирург, который ждет, что ему польют из кувшина, руки были по локоть в какой-то кровавой слизи, привет, сказал я, она посторонилась, пропуская меня, потом повернулась и неуверенно пошла к дому
я шел за ней, повторяя про себя все, что хотел сказать, будто строчки илиады перед экзаменом, в висках у меня бухала тяжелая красная вода: она все-таки сделала это, она сделала это, бедная девочка, скажи же мне, эвтифрон, что называешь ты святым и что несвятым? — святым я называю именно то, что теперь делаю, то есть — преследую убийцу
я всего лишь инструктор по вождению, а не инспектор, мне запретили крутить руль, а я кручу, это все дух противоречия! я шевелил губами, глядя в затылок александры с высоко поднятыми гребнем волосами, я хотел учить хотя бы чему-нибудь, я хотел остаться учителем! я хотел перестать бояться, понимаете?
но я стал плохим учителем, и стал бояться еще больше, но вы, саша, не бойтесь — это я сказал вслух, и она оступилась, серый камешек вылетел из-под замшевой туфли — вы не бойтесь, что бы вы ни сделали, я приехал, и я на вашей стороне
теперь вы убили ее на самом деле, я так и думал, что этим кончится
я помогу вам, что бы ни случилось, потому что виноват перед вами, и — я устал вам врать, я вообще устал врать, я вообще устал! тут мы дошли до крыльца, и саша дала мне открыть дверь, окровавленные руки она все еще держала перед собой, я решил, что
оказалось, дух противоречия — это бронзовый гвоздь! сказал я, снимая плащ и закатывая рукава рубашки, гвоздь, затыкавший вену критского чудовища талоса, вытащили его — и полилась бесцветная кровь, божественный ихор, теперь я боюсь, что он весь из меня выльется понемногу
саша молча шла по коридору, а я говорил и не мог остановиться, ее молчание помогало мне и пугало меня, мы дошли до столовой, и я увидел знакомый пистолет, темно сияющий посреди длинного стола, протереть тряпкой!мелькнуло у меня в голове, потом я увидел синий персидский ковер с соколиной охотой и бордюром из листьев — ковер был забрызган будто бы свинцовым суриком, брызги тянулись грязноватой дорожкой в угол комнаты, где лежало что-то темное, мертвое, скомканное
макбетовское по крови я зашел так далекомазнуло меня красной ржавчиной по глазам, я ужаснулся и замолчал
саша опустилась перед телом на колени и подняла ко мне осунувшееся лицо, я не мог смотреть вниз, я просто не мог отвести глаз от ее рта, он был таким набухшим и ярким, вот он — античный пурпур из морской улитки!
принесите мне салфетки, они на кухонном столе, произнес пурпурный рот, у ку-ши температура, из нее до сих пор капает!
капает? я посмотрел туда, куда боялся смотреть, и увидел открытую жаркую пасть и мелко дрожащий в ней обметанный язык
ну, не стойте же вы, как истукан, она гневно взглянула на меня, и я пошел в кухню, не чувствуя стен и дверей, — просто по наитию, на столе я увидел марлевые салфетки, вату, ножницы и бутылочку йода, рассовал все по карманам и понес обратно
войдя в столовую, я увидел склоненную сашину спину, она что-то делала с собакой и шептала ей на ухо, я подошел поближе: вот салфетки, пожалуйста, саша вздрогнула, не глядя протянула руку, взяла марлю и с трудом подсунула под неподвижную тяжелую ку-ши
вы сможете меня простить? спросил я, чувствуя, что губы покрываются изморозью, теперь я знаю, как это делается: бороться с сумасшествием — это значит иметь форточку в голове, чтобы оно влетало и вылетало, когда захочет, а не прятаться от него по углам сознания, делая вид, что это происходит не с тобой
принесите ножницы, сказала она, доставая из собаки что-то скользкое и с виду совсем неживое, ее глуховатый голос казался незнакомым, хотя я уже слышал его во сне, я быстро вложил ножницы в ее протянутую руку, она взяла неживое, разрезала его, достала оттуда маленькую, мокро блестящую собаку и опустила ее прямо на ковер
под щенком расплывалось темное пятно, и я нагнулся и подложил салфетку, глаза его были зажмурены, как будто он насмерть перепугался, а может, он просто не хотел на меня смотреть
мои провожатые всегда были здесь, со мной, сказал я, хватая воздух ртом, одного зовут небрежение, и это ваш отец, а другого — непрощение, и это мой отец, я жил с ними так долго, что забыл, каково это — быть одному, понимаете?
кажется, будет еще один, сказала саша, нагибаясь к животу ку-ши и поглаживая его рукой, да вот он, уже показался, она засмеялась и посмотрела на меня снизу вверх: я-то думала, она просто толстая, а она ходила-ходила и вдруг легла в углу и стала скрести под собой лапами, а потом