Каменные клены

Элтанг Лена

то есть, можно, конечно, но зачем? не проще ли завести дневник

***

оладьи с черникой и сливками! сказал я утром, стоя на галерее и глядя сверху на накрытый к завтраку стол, надо же, просто манна небесная

саша обернулась от плиты, нашла на столе карандаш и принялась писать, приложив листок к стене, я перегнулся через перила, и мне показали блокнот; между прочим, манна небесная — это гадкие лепешки из лишайника со смолой тамариска!

саша стояла в кухне, прямо подо мной, и я видел, что

она улыбается

еще я увидел пробор в ее волосах — муравьиная дорожка в умбрийской глине и сосновых иглах, мне захотелось протянуть руку через перила и погладить ее по голове, или — если бы в этом скрюченном домишке обнаружился рояль — сыграть ей кленовый лист, сочинение скотта джаплина, я даже готов был переименовать его в каменный кленовый лист

да что же это такое? я просто сам себе удивлялся: саша не могла мне нравиться, мне никогда не нравились женщины, похожие на сплетение теней, на рясу францисканца, на самое темное место на гравюре, не похожие на женщин, короче говоря

я уезжаю надолго, по делам, написала саша, когда я спустился вниз в свежей рубашке, за хозяйством взялся присмотреть мистер брана, мой жених

вдвоем с сестрой вам, наверное, было легче, сказал я, положив себе на тарелку пару оладий, может быть, стоит позвать ее назад?

вы ведь видели ее могилу — вам этого мало?она по-прежнему улыбалась, прикусив кончик карандаша, ее зубы были испачканы черникой, и я уставился на ее рот, наверняка зная, что она разозлится

о да, вам мало, это ведь ваша работа — понимать все до конца, верно, инспектор?

я не инспектор вовсе, с чего это вы взяли?

какая разница, красный карандаш заметался по листку, давайте сделаем вот что: я вам скажу правду, и вы уедете и больше здесь не появитесь, саша положила блокнот на стол и вышла из кухни

почему ей так хочется, чтобы я уехал? она что же, и впрямь приняла меня за переодетого инспектора и сейчас положит на кухонный стол признание или поставит передо мной флакон с притертой пробкой, полный отравы?

и что я буду с этим делать?

это письма моей сестры, саша бросила на стол тонкую пачку конвертов, ее почерк стал заметно круглее и невнятнее, можете приобщить это к вашему досье! дело об уэльской ведьме, или что там у вас написано на казенной папке?

я взял из пачки верхний конверт, вытащил письмо, повертел в руках и протянул саше, но она спрятала руки за спину — такой же детский жест, как тот, что я подглядел немного раньше, когда она быстро облизала палец, сунув его в миску со сливками

***

когда я подошел к пансиону сонли полтора дождливых дня назад, фамилия на табличке сказала мне больше, чем ожидали плотник и суконщик, отправляя меня на хай-ньюпорт-стрит, эта табличка будто по глазу

меня полоснула горячим медным краем, и глаз залился кровью, а рука заныла в том месте, где сломалась двенадцать лет назад

я мог бы и раньше сложить два и два, но для этого надо было протрезветь хотя бы на пару суток, вот так-то, бузинный дядюшка лу

ладно, затея с расследованием кажется мне пустой, как вересковый холм, оставленный своими обитателями, но я доведу пари до конца

хотя бы потому, что не намерен выполнять проигранное, не желаю становиться вторым суконщиком, будь в этой ирландской лавке хоть все заставлено тканями эпохи сасанидов, раписанными алыми грифонами и симургами

итак, каков был наш уговор — разобраться во всем за три дня, не так ли, достопочтенный стоунбери?

значит, у меня есть еще день и половина, если считать с той минуты, как хозяйка кленовоткрыла мне дверь, услышав звук разбитой садовой лампы

с тех пор многое изменилось, я знаю о ней все, ну, почти все, чего я не знаю, так это каков на вкус ее голос, но к чему мне это? когда-то, лет тринадцать тому назад, я знал женщину с похожим лицом, как будто вырезанным штихелем по медной доске, у нее тоже были веснушки на груди, так что я могу подставить тотхриплый, отстраняющий голос сюдаи быть уверенным, что так оно и есть

ту женщину звали на ирландский манер, она любила горькие настойки, обстоятельные дневники, бумажные письма и шумерские таблички, у нее были такие же быстрые руки без колец, сейчас ей, полагаю, не меньше пятидесяти, но дело не в ней

дело в том, что саша сонли ведет дневник, теперь я в этом уверен, настоящийдневник, никаких зыбких, непрочных буковок, пляшущих в проводах, никакого безответного мерцания

он сделан из чернил и бумаги, и я его найду

***

раньше, когда я сам вел дневник в сети, то нарочно сделал его электрическим — мне нравилось, что он живет в каждом лондонском компьютере, во всех конторах и кофейнях, куда ни зайди

но герхардт майер сказал, что это — зависимость, а наша задача избавляться от всего, что сковывает, в том числе от привычки пить утренний аньехо в половине десятого

в девяносто седьмом доктор майер лечил меня против моей воли — если бы не он, я бы года полтора просидел в тюрьме, но он выдернул меня из ведьминой гущи и швырнул на свою жесткую кушетку в кабинете с окнами на соммерсет-хаус

парень, которого вы изувечили, говорил он, скорее всего умрет, он и раньше дышал на ладан, но вам, лу, придется гораздо хуже — вам нужно будет жить дальше

сделайте вот что: свяжите это с алкоголем, неврастенией и рассеянностью, тогда в вашей памяти возникнет некий слиток, который мы сможем понемногу вытолкнуть вон — если повезет

чорта с два! слиток разросся до исполинских размеров и принялся душить меня, будто борхесовский сфинкс — затем, вероятно, чтобы объяснить мне мой собственный ужас, больше эти сфинксы ничего не умеют