Каменный Кулак и мешок смерти
Шрифт:
– Вот шиша тебе с лебедой, – пробормотал Волькша и, поднырнув под локтем Бьёрна, оказался возле самого латника. Короткий удар снизу в челюсть подбросил тяжеловооруженного ратаря над землей, но спас его от увечья, а может статься, даже и от смерти. Олькшин меч рубанул воздух.
– Ах ты, поганка чудьская! – выругался Рыжий Лют, теряя равновесие. – Что же ты все суешься-то поперек меня?!
– Ты же знаешь, Олькша, – устало ответил Годинович, – я крови не люблю.
Костяшки Волькшиных пальцев являли собой кровавое месиво, из левого плеча торчала обломанная стрела, но глаза Кнутнева еще горели огнем, впервые зажегшимся в день потешных
Но вот дрогнули и бросились врассыпную последние защитники Хавре, и безмерная тяжесть начала придавливать Годиновича к земле. Глаза Волкана закрывались, и чудовищный сон все сильнее затягивал его в свои липкие сети.
Ему снился кошмар. С неба падали огромные капли, похожие на вареные глаза окуня. Падали и скакали по земле, по крышам домов, по шлемам варягов. Годинович поймал одну из них ртом. Она оказалась сухой и твердой, как самый настоящий рыбий глаз. Капель становилось все больше и больше, и вскоре странный дождь шел уже плотной стеной.
За струями дождя Волькша различал людские тени. Они метались по улицам, странно вскидывая ноги, точно земля горела у них под ногами. Некоторые падали и катались по земле, как одержимые. При этом они разевали рты, но звуки не покидали их глоток.
Волкана кто-то толкнул. Венед обернулся и увидел наконечник копья, замерший в двух пальцах от его груди. За стеной ливня он не мог различить лица того, кто держал древко. Однако желание понять, кто и почему угрожает ему оружием, продлилось не дольше промежутка между ударами капель по лицу. Дальше опять навалилось безразличие. Годинович молча отвернулся и двинулся вниз по улице. К заливу. К ладьям. К морю. К Эрне. К Эрне. К Эрне.
В какой-то миг Кнутнев испугался, ему померещилось, что море пересохло: варяжские драккары стоят на суше, а вокруг, сколько хватало глаз, тинистое, осклизлое морское дно, на котором, беспомощно колотя хвостами, трепещут мириады рыб. Море ушло. Иссох водный путь на Бирку. И надо будет идти много дней и ночей, дабы добраться до того единственного места во всей Яви, куда он сейчас хотел бы попасть, – до своего дома… до Эрны…
Внезапно немолчный шорох сухого дождя взрезал истошный женский вопль. Волкан медленно повернул голову, и Явь ускорила свое течение. Прямо на Годиновича бежала растрепанная женщина с младенцем на руках. Льняная шапочка с игривой оборкой вместо полей сползла у нее с головы и трепыхалась вокруг бело-розовой статной шеи. Крошечный, потемневший от времени крестик колотился о ее ключицы в лад бега.
– Держи ее! У нее крест! – услышал Волькша голос фризского всадника, настигавшего беглянку на своем могучем жеребце.
Венед сжал кулак и почувствовал, что ладонь по-прежнему хранит жменю заветной супеси. Очертания мира обострились. Странный сухой дождь раздался в стороны, открывая Волькше искаженный ужасом лик женщины и горящее охотничьим ражем лицо ее преследователя. А ведь точно так же какой-нибудь чужеземный всадник может гнаться за Эрной, за Волькшиной сестрой Ластей или даже за его матерью Ятвой! Годинович сжался от накатившего ужаса: на него, разевая рот в истошном крике, бежала его любезная матушка!
«Этого не должно случиться!» – беззвучно прокричал Волькша и шагнул навстречу бегущей.
– Давай! Бей ее! У нее на шее крест! – ликовал фриз.
Но Кнутнев спокойно позволил беглянке вильнуть в сторону, сделал еще один шаг и оказался перед мордой несущегося коня. Тот был красив, умен и ни в чем
– Ты что?! Как ты…?! Ты что, защищаешь эту девку Мертвого Бога?! – заорал фриз, наскакивая на венеда.
– Она – женщина. Она – мать. У тебя ведь тоже есть мать? – почти безучастно ответил ему Годинович.
– Она девка Мертвого Бога! Мечники Карламана убили всех женщин в роду моего деда! – ярился воин Кродерлинга.
– Вот и мсти мечникам, а женщин не тронь, – заплетающимся языком отповедал ему Годинович.
– Да кто ты такой? – окончательно вышел из себя фриз. Он был на голову выше Волькши и пол-локтя шире в плечах.
– Я Волкан по прозванию Каменный Кулак, – ответил ему венед.
– Вот я сейчас отрублю твой кулак и посмотрю, какой он каменный! – пообещал всадник, выхватывая из-за пояса внушительных размеров нож.
Кнутнев ударил. Совсем легонько – все-таки в этом бою варяги с фризами «стояли в одной стенке». Но и этого легкого тычка в скулу хватило, чтобы глаза драчуна беспомощно забегали в орбитах, коленки разъехались и он осел на землю.
Через несколько мгновений дождь из рыбьих глаз вновь окутал все вокруг. Последнее, что запомнил Волькша, – это качающийся возле мостков Гром. Качающийся на воде! На воде, обещающей быстрый путь домой. Годинович улегся на тюки возле форштевня, укрылся старой парусиной и заснул в своем кошмаре.
Сон во сне был безмятежным, покойным, нежным и сладостным, как объятия Эрны.
Тем ужаснее было возвращение из палат Дремы сразу в промозглую жестокую Явь.
У ворот осязаемого мира Волькшу поджидала боль. Кулак правой руки болел ужасно. В то Годиновичу казалось, что он прижал костяшки к раскаленным углям, а то чудилось. что десяток голодных крыс обгладывают с них мясо. Еще одна боль колотилась в левом плече. Волкан поднес дрожащую руку к тому месту, где клокотал родник боли, и нащупал обломок стрелы, все еще торчащий в звеньях кольчуги. От Волькшиного движения наконечник повернулся в ране, и боль обострилась. Это было хорошо, поскольку означало, что стрела не смогла до конца пробить ратную рубаху, а лишь просунула жало сквозь одно из колец. Волькша обхватил шершавое от собственной крови древко и дернул. Боль в плече на миг стала ярче, но затем потухла и осталась едва заметным тлением. Годинович затих, убаюкивая обе раны.
Уняв боль, Волькша откинул парусину и посмотрел в низкое небо. Шел дождь, холодный листопадненский ливень. Капли барабанили по ткани, как по коже бубна. Над венедом ползли темно-серые облака и черно-серые клочья дыма. Невозможно было определить, скоро ли стемнеет, – дождливый сумрак окутывал ту часть Яви, что была видна Годиновичу в створе высоких бортов форштевня.
Волкан сел. И тотчас в его уши проникло чудовищное нагромождение звуков. Вопли, хохот, стоны, угрозы, мольбы и крики, крики, крики. Годинович встал. Драккар не ответил привычным покачиванием: вслед за морем из залива ушла половина воды, и ладья, опираясь бортом о причальные мостки, прочно стояла донным брусом на земле.