Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью
Шрифт:
Вот и выстроились с Волховской стороны гости, а с Ладожинской – Ладонинцы. И оказалось, что у гостей – ребятни раз-два и обчелся. Кликнули кличь: «Кто на „варяжскую“ сторону пойдет?» Городецкая детвора с кучку сбилась и ни в какую. Не хотят за «варягов» кулаками махать.
– Вот бы всегда так своей стороны держались, – пристыдил на них Година: – А то как подрастете, так и не пойми-разбери за кого кулаками машете. Только сейчас-то робеть нужды нет. Это ж вы понарошку будете на «варяжской стороне». Вот смотрите, я сам Ладонинский, а к гостям пойду. Кто со мной?
– Я, – шагнул за отцом Волькша. Несколько его приятелей робко двинулись за ним.
Это было смелым
– Ой, мамочка, гляди, что за мелкого гороха у «варяжской» стенки насыпано, – кривлялся он: – Сейчас налопаюсь его от пуза, пердун меня раздери.
За пердуна Олькша получил затрещину от кого-то из взрослых. Уж больно слово на Перуна похоже только с охальным смыслом. Но подзатыльник не помешал ему гоготать над «гостями» во все горло.
Оказавшись возле «чужой» стенки Волькша почувствовал себя и впрямь на другом краю Яви. Вроде бы вот он, берег Ладожки, вот – частокол городца. Все родное, свое. Да и в стенке все сплошь знакомые лица. Разве что остроносых латвичей, материнских братьев и племянников, он прежде видел лишь пару раз, да и то не всех. А так все свои Ильменьские да Ладожские. Венеды, весь, ижора, водь, меря. И все равно Волькше почудилось точно он где-то далеко-далеко, в чужой стране. И здесь он пришлый, иноземный. Ему здесь не рады. И не откуда ему ждать помощи, разве что от людей, что стеной стоят у него за спиной.
Но странное дело: все это нисколько не пугало Волькшу, а наоборот бодрило, будило какие-то небывалые силы. Вспомнилось раскатистое варяжское слово «дрерхескапур». Отец говорил, что стоит выкрикнуть его на княжеском суде и зарвавшиеся норманнским гости утихали, приосанивались и дальше разговор вели уже по чести и совести. Волькша спросил как-то у Годины, что это за слово такое: drergeskapur.
– Кто ж их, варягов, разберет, – ответил Година, гордившийся в душе тем, что Волькша изо всех сил тянется к разумению чужеродных языков: – только тот, кто не соблюдает дрерхескапур, никогда не попадет в Валхалу, и скальд не сложит о нем песню, и никакой памяти о нем не останется. Можно сказать, что это «честь и правда», только по их, варяжской мере.
«Дрерхескапур, дрерхескапур, дрерхескапур», – перекатывалось в голове у Волькши странное слов, и глаза его разгорались белым огнем.
– Эй вы, смерды латвицкие, как вам там под чужой стенкой? – веселился тем временем Олькша.
– А вот я тебе сейчас покажу, обучь [94] дырявый! – крикнул Волькша и кинулся на приятеля. Ватага «гостевой» ребятни устремилась за ним.
Для мужиков в обеих стенках завсегда самое потешное, – это когда пацаны начинают валтузить друг друга. Опытных кулачников смешили пинки и неумелые оплеухи, которыми перебрасывалась ребятня. Однако самим отрокам было не до смеха. Хоть и свои все кругом, а как получишь кулаком в лоб, так в голове все равно зазвенит.
94
Обучи – кожаная обувь, славянский вариант макасин.
Наскочив на великана Олькшу, Вольк тут же оказался на земле.
И все же, вскочив на ноги, Волькша снова налетел на рыжего увальня. Он поднырнул под выставленные кулаки, оказался подле Олькшиного пуза и начал молотить руками куда попало. Однако в следующее мгновение Годинович был спеленат олькшиными лапищами, поднят в воздух и выброшен прочь из «боя».
– Лежи там, чудь белоглазая, – в голос гоготал Олькша. Обе взрослые стенки вторили ему басовитым смехом.
От следующего нападения малорослого приятеля он закрылся плечом и завопил:
– Ой, помогите, мне помогите, сейчас от смеха помру! Принесите кто-нибудь половики, пусть Волькша их выбьет, и то больше пользы будет!
Нахохотавшись, он толкнул Годиновича плечом, и тот опять оказался на прибрежном песке.
– Волькша! – услышал мальчик насмешливый голос отца: – Волькш!
– Что? – огрызнулся через плечо боец-неудачник и хотел было вновь накинуться на Олькшу, но тут голос отца изменился.
– Варглоб, ком, – приказал Година. Варгом и Варглобом на варяжский лад Волькшу называла мать. Да и латвицкий язык в их семье переходили, когда хотели сказать что-нибудь серьезное и не для досужих ушей.
– Ты чего руками как крыльями машешь? – спросил у Волькши отец, когда тот подбежал к «варяжской стенке».
– Я? – удивился тот.
– Ну, не я же. Ты что же этого весьского окорока ладошками охаживаешь? Ты руку в кулак сжать можешь? – полушепотом спрашивал Година: – Ну-ка сожми.
Волькша сжал.
– Теперь ударь меня по ладони, – потребовал отец, выставив вперед руку.
Сын стукнул. Перед самым ударом его ладонь раскрылась, и раздался громкий шлепок.
– Ладушки-ладушки! – завопил Олькша, наблюдавший за этим делом.
– Я не знаю… – оправдывался Вольк: – Я кулак сжимаю, а как бить, так он сам распяливается.
Не будь ему уже одиннадцать лет, парень, наверное, заревел бы как девчонка. Надо же так опозориться пред всей родней и соседями.
– Слушай меня, сыне, – сказал Година, кладя ему руку на плечо: – Зажми в кулак горсть земли и думай только о том, чтобы ее не потерять. Ладно?
– А можно? – спросил Вольк.
По правилам кулачников в руки нельзя было брать никакого утяжеления, будь-то свинчатка или просто камень.
– Землю можно. Что в ней? Прах да песок.
Волькша нагнулся и взял в каждый кулак по жмене [95] супеси. [96] Он тщательно отер тыльную сторону ладоней о рубаху и двинулся к месту «боя». В это время Олькша одного за другим ронял «варяжских» ребят на землю и гостевая стенка была уже готова к тому, чтобы испустить воинственный клич: «Наших бьют!»
95
Жменя – славянская мера объема, равна тому, что зажато в кулаке в отличии от горсти, которая равна тому, что поместилось на ладони.
96
Супесь – разновидность нечерноземной почвы, в которой преобладал песок.