Каменный пояс, 1975
Шрифт:
Придя домой, я неожиданно увидел маму. Сказал ей о Сталинградской победе. Она уже знала, конечно.
Я достал заветную конфету.
— Давай съедим?
Мама с укоризной сказала:
— Такое выдержали, а уж... Съешь в день полной победы. Когда в Берлин войдем... А фантик сохрани.
Она говорила так, будто я один хотел съесть эту конфету.
До вечера мама прибиралась, чистила посуду, штопала одежду, бросая на меня взгляды, как бы винясь передо мною в чем-то...
А ровно в шесть вечера, посидев с минуту
— Одевайся!
Я не спросил, куда мы пойдем. Я чувствовал, что не надо спрашивать. Во дворе, точно на том горячечном месте, где обняла меня Людмила Александровна, мама подошла ко мне вплотную и провела ладошкой над моей головой.
— Скоро меня перегонишь. Вытянулся. Большой уже...
Темные, зарывшиеся в синие сугробы, домишки теснили улицы. В звонко-темном небе мигали звезды. Где-то среди них, наверняка, жили другие люди. Но там были, наверное, добрые и умные существа, не убивающие друг друга. Заботливые, понимающие...
...Отец любил рассматривать звездное небо. И пытался научить меня, как находить страны света. Он мне объяснял, откуда произошли названия: Большая Медведица, Стрелец, Полярная звезда, туманность Андромеды, Близнецы...
Однажды мы вырвались на рыбалку с ночевой: у отца были какие-то отгулы. Мы лежали у тлеющего костра на душистом сене и разглядывали над собою небосвод. Звезды ярко светились, мигали, некоторые, не удержавшись, падали, сгорая на бегу. В этом бесконечном далеком звездопадном мире шла своя жизнь...
Мы вошли с мамой в хорошо знакомый мне красный дом, поднялись на пятый этаж и, как я уже догадывался, постучались в Сережкину дверь. Дверь отворилась, и Людмила Александровна испуганно отшатнулась от нас.
— Так уж случилось, — не поздоровавшись, начала мама, — теперь мы к тебе пожаловали. Позволишь раздеться?
Мама усмехнулась, пряча растерянность и напряженно следя за Людмилой Александровной. Я стоял у порога, ненавидя себя за немоту и за то, что покраснел и даже вспотел от неловкости, как девчонка.
Осенина быстро справилась с собой и вежливо ответила:
— Раздевайся, — и все же вздохнула. — К чему нам притворяться? Теперь уж ни к чему...
Я с тревогой подумал, что мама сейчас уйдет, хлопнув дверью. Но она сняла пальто, сдернула платок и потянула меня за рукав:
— Раздевайся же!
— Сережа с девочками скоро придут, — зачем-то пояснила Людмила Александровна, — пошли навестить одних тут, знакомых... Сейчас я сварю чай...
Она волновалась и, видно, ей хотелось скрыться от маминых глаз. Мама же очень быстро освоилась. Портрет отца в новой раме на стене она как бы не видела.
— Говорят, кто прошлое помянет... — мама по-учительски строго поджала губы.
Я уже понял великую оборонительную силу поговорок и присказок...
— Конечно, прошлого не воротишь, — согласилась Людмила Александровна каким-то безразличным тоном.
Мама, видимо,
— Не таи на меня зла...
Тогда я впервые почувствовал с тонкой щемящей болью, что мама что-то задумала.
— Я пришла просить, — еле-еле выговорила она слово «просить», будто протолкнула его через себя, — не оставить его...
Она кивнула на меня:
— Я добилась... Завтра уезжаю на фронт... Конечно, с завода меня так не отпустили бы, если...
Она замолчала на полуслове.
— Я все сделаю, — твердо сказала Людмила Александровна, — сделаю все, что могу... Я на минуточку — там чайник, поди, выкипел!
Меня, как громом, оглушило. Мне даже не сказала ничего. А притворялась, что доверяет, что считает меня главой семьи, советовалась по пустякам.
Людмила Александровна принесла чайник. Выставила на стол булку и сахар. Я вспомнил о том злополучном чаепитии и решил ничего не говорить пока. Сел и стал пить обжигающий чай. Я сейчас и расплавленное олово выпил бы не поморщившись.
— Извини меня, — Людмила Александровна легко улыбнулась, — но я хочу спросить совета у него...
Она показала головой в мою сторону. Я опустил глаза. Очень уж все вежливые... Даже обо мне вспомнили.
— Конечно, — милостиво разрешила мама, — только я уж решила... мне иначе никак нельзя...
— Мне кажется, что ему все же лучше перейти к нам... временно, конечно... девочки мои его так любят...
Вот это новость! Меня, оказывается, любят малышки Осенины?!
Я понимал наивную хитрость Людмилы Александровны и потому не стал ее огорчать, в сущности она была права. Однако ответил с легкой иронией:
— Раз любовь, то возражать не смею.
Никто не улыбнулся. Даже я сам. Все решено. И надо ждать завтрашнего дня — дня расставания с мамой.
Это было не расставание с отцом. Я уже знал, что такое война.
Прошли годы...
В яркий, какой-то особенно яростно-солнечный вешний день пришла Победа. Плача от радости и не стыдясь своих слез, мы с Людмилой Александровной поделили отцовскую конфету на семь долек. Две дольки остались в фантике. Доля отца. И доля мамы.
Ее убили на рассвете девятого мая 1945 года.
БОРИС ДРОБИЗ
КОМИССАР ПОДМОСКОВНОЙ ОБОРОНЫ
В дни празднования 30-летия Победы на месте подвига героев-панфиловцев у разъезда Дубосеково воздвигнут памятник мужеству и отваге советских патриотов, их воинскому мастерству и несгибаемой стойкости при самых тяжелейших испытаниях.
В хронике Великой Отечественной войны воскресный день 16 ноября 1941 года отмечен двумя записями: