Каменный пояс, 1981
Шрифт:
— Молотит, гад, — проговорил Лобов. — Так он нас до утра продержит. Пропадем, как цуцики.
— Че-нибудь придумаем, — сказал Бекетов. — Давай, старшой, гранату. Попробую заткнуть ему хайло.
Бекетов соорудил связку из трех ручных гранат, вставил запал и тронул старшего сержанта за рукав, давая понять, что пополз на сближение.
— Ни пуха тебе! — крикнул вдогонку Лобов.
Полз Бекетов медленно, ощупью, выбирая верную тропку. А кто ведал, которая тут верная. Живого места не осталось — воронки, проволока, мины, неубранные с зимы трупы.
А
Бекетову повезло — сумел добраться до дзота. Передохнул малость, успокаивая дыхание, чтобы вернее бросить. Рядом вспыхнула зеленая ракета, стало светло. А Семен уже приподнялся и завел руку со связкой для замаха. В эту секунду грохнула автоматная очередь. Тупо и не очень больно ударило в занесенную руку. Он все же бросил связку. Она знатно брызнула осколками у самой амбразуры, на какое-то время ослепив пулеметчиков. Дзот замолчал. Семен нацелился ползти обратно, но его кто-то резко схватил за раненую руку и заломил ее за спину. Миллион острых иголок вонзились в мозг. Бекетов потерял сознание.
Тех нескольких минут паузы, пока немцы в дзоте приходили в себя, хватило, чтобы бойцы отделения Лобова отползли назад, унося убитых и раненых.
В блиндаже старший сержант доложил командиру взвода, как Бекетов выручил из беды штурмовую группу. Затем о потерях было доложено командиру роты, и в штаб батальона ушло донесение. Через несколько дней полевая почта повезла на Урал извещение о том, что красноармеец Бекетов пал смертью храбрых в боях за социалистическую Родину.
…Семен Бекетов очнулся от острой боли в правой руке и понял, что его волокут по тесному ходу сообщения. Семен сначала с благодарностью подумал о Лобове — не бросил в трудную минуту, вытащил к своим. Но эта мысль сразу сменилась тревожной: нет, не Лобов нес его по ходу сообщения, а немцы. У них в окопах и пахло-то не по-русски. Немецкие солдаты о чем-то переговаривались, может, проклинали Сеньку Бекетова за то, что столько хлопот им доставил.
Бекетова не стали допрашивать на передовой, а отправили в тыл. Если бы допросили здесь, расстреляли бы за ненадобностью: какой толк от солдата, не посвященного ни в какие тайны. Но фашисты были заняты отражением атаки наших штурмовых групп, а тут еще артиллерия мощно вступила в бой. Так что солдаты, тащившие Семена, сочли за благо смотаться в тыл — причина веская: сдать в штаб пленного. Но и там с Бекетовым никто не стал заниматься, спихнули в дальний тыл, и в конечном счете Сенька Бекетов очутился в сарае, в котором уже куковало до десятка таких же горемык, как и он. Рана на руке побаливала, но не сильно. Пуля кость не задела.
Когда Бекетова втолкнули в сарай, день клонился к вечеру. В полумраке и не разглядишь, каких товарищей подкинула тебе судьба. Семен нерешительно топтался у двери. Пленные жались к стенам и хмуро рассматривали новенького.
— Слышь, Иван, по доброй воле здесь? — спросил кто-то хрипло из дальнего угла.
— Фома несчастный! — огрызнулся Семен. — Сам ты доброволец неошкуренный!
— Ходи сюда!
Семен подчинился. На соломе сидел боец без головного убора, в шинели
— Садись, где стоишь, — пригласил хозяин угла. Когда Бекетов расположился с ним рядом, снова спросил:
— Как на духу — от своих бежал?
— Вот оглоеды! — рассердился Бекетов. — Белены объелись? Сами, поди, такие?
— Расшумелся, холодный самовар, — усмехнулся небритый. — И спросить нельзя. Соврешь, все одно узнаем. Зови меня Бирюком.
— А я Бекет, — ответил Семен, думая, что новый знакомец для удобства сократил свою фамилию, — И вот что, — придвинулся к Бирюку, — перевяжи-ка ты меня.
Бекетов сбросил телогрейку, снял гимнастерку. Рукав нательной рубашки почернел от крови.
— Фь-ю! — присвистнул Бирюк, помогая снять рубашку. — Где это тебя царапнуло?
— Сволочная история, — вздохнул Семен и рассказал, что с ним приключилось.
— Эй, братва! — крикнул Бирюк. — Сознавайся, у кого осталась вода. Мужику рану промыть треба.
Нашлась фляжка воды, лоскут чистого ситца. Бирюк обработал рану и перевязал.
— Кабы не загноилась! — высказал опасение.
— Ерунда! — отмахнулся Бекетов. — На мне, как на собаке, все заживет!
В эту первую ночь в сарае Семен Бекетов не сомкнул глаз, как и его новый товарищ Федор Бирюк. Федор, когда вспоминал, как очутился здесь, стонал от бессилия и по-страшному скрипел зубами.
— Последняя я дешевка, — говорил он Семену. — Чучело я гороховое, идиот проклятый, балбес несусветный. Ах, мало мне от старшины попадало, плохо драил меня взводный, а если драил, то не в коня корм!
— Че ты так себя-то? — удивился Семен и подумал: «Уж не трехнутый ли этот Бирюк?»
— Тебя за раненую руку сцапали, ты ума лишился при этом. Ты хоть глотку дзоту заткнул. А я? Сонная я тетеря, барсук ленивый, медведь-лежебока! Меня-то как думаешь?
— Как?
— В секрете заснул ночью. Они навалились да чем-то по голове хлобыснули.
— Кто? — не понял Семен.
— Фашисты, ясное дело! За «языком» приходили. Долбанули по кумполу, я только у них и очнулся. — Посопев от неуемной обиды, Бирюк заявил:
— Сбегу!
— Да отсюда разве сбежишь?
— Ха, милай! Что ж, они нас здесь морить будут? Шалишь! Если бы им были не нужны, они бы из нас сразу дух вышибли — и с приветом. Ты бы и глазом не моргнул.
— А зачем мы им?
— Зеленый ты еще, видать. Воюешь давно?
— С первого дня.
— У Христа за пазухой, да?
— Ничего себе пазуха! На передовой безвылазно!
— Работенки у них навалом. Помяни мое слово: не сегодня-завтра отправят куда-нибудь. Наверно, в лагерь. А впереди лето, а не зима. Понял?
И в самом деле, назавтра узников погрузили в крытый фургон и повезли. Ехали целый день с небольшими остановками. Вечером фургон затормозил возле длинного дощатого барака, обнесенного колючей проволокой со сторожевыми будками по углам.