Каменный пояс, 1985
Шрифт:
Флаг, раздуваемый ветром, увидели во всех батальонах. С новой силой возобновилось наступление. Теперь уже все батальоны шли неудержимо вперед, преодолевая последние укрепления гитлеровцев.
Комдив спросил командира полка:
— Кто водрузил знамя на маяке?
— Рядовой Чуфисов.
— Представьте к награде немедленно. И лейтенанта Копьева тоже.
Вечером, когда я был уже в редакции, по радио передали приказ Верховного Главнокомандующего товарища Сталина. В нем говорилось, что войска Ленинградского фронта в результате упорных боев 24 ноября завершили очищение от противника острова Сарема, превращенного гитлеровцами в опорный пункт, прикрывавший
Рано утром вызвал меня начальник политотдела Кузьмин, спросил:
— Вы в Москве побывать не хотите?
Я не понял его, недоуменно пожал плечами. Он улыбнулся.
— Не хотите, значит? А придется. Есть приказ отпустить вас в Москву на Высшие всеармейские военно-политические курсы. Жаль расставаться, но так нужно, по-видимому. — Помолчав, добавил: — А я ведь полагал, что вы за историю дивизии засядете.
Я не знал, что ему ответить. Ведь мы с ним уже составили подробный план, обсудили его с командирами частей. Я просмотрел свои походные блокноты, отметил, что из них взять, особенно о боях на украинской земле, в донских степях, в Сталинграде. И вдруг этот неожиданный приказ… Он меня обрадовал и озадачил.
— Ну что ж, — вздохнув, сказал Кузьмин. — История дивизии все же за вами. Учтите. Вы же один, кто прошел с дивизией от начала и до этих боев за остров. Словом, вы у нас самый ветеранистый ветеран. И мы от вас не отцепимся. Приедете в столицу, напишите, буду ждать.
Он хотел обнять меня, но вдруг повернулся, открыл дверь и крикнул дежурному:
— Вызовите машину!
Более двух часов мы ездили по берегу полуострова Сырве, по местам последних боев. Наши бойцы разбирали заграждения противника, обезвреживали мины. Повсюду валялись остовы боевой техники, раскачивались обрывки колючей проволоки.
Нелегко было расставаться с друзьями-газетчиками Николаем Кондратьевым, Львом Водовозовым, Тимофеем Лазаревым, с работниками типографии. Мы долго сидели вокруг стола и смотрели друг на друга. Потом Лазарев положил на стол подшивку нашей дивизионки, сказал напутственно:
— Возьмите с собой. Это наша живая память.
Через час попутной машиной я уехал на Большую землю.
Радио сообщило: война с фашистской Германией закончена полной победой Советской Армии. Подписан акт о безоговорочной капитуляции. Москва мгновенно пришла в движение. Люди семьями высыпали из домов на улицы, площади. Чтобы пройти от Петровки, где я жил, до площади Маяковского — месту нахождения нашего учебного заведения, потребовалось немало времени и усилий. Стихийно возникали демонстрации, митинги.
Особенно многолюдна была Москва вечером. Оказавшись вместе с женой и сыном на Тверском бульваре, я долго не мог попасть на Петровку. Из всех улиц и переулков сюда собирались люди. Каждого человека в военной форме мгновенно окружали, упрашивали сказать хоть несколько слов об одержанной победе.
Добраться домой удалось около двенадцати ночи.
На Красную площадь
Ведь только подумать: чтобы принять участие в этом великом торжестве, нужно было четыре года идти по дорогам войны, пробираться через минные поля, водные преграды, под пулями и снарядами, в снегах и под дождями, умирать и воскресать. Но даже в мыслях не было, что мне выпадет счастье быть участником этого исторического события.
Последние минуты ожидания. Они особенно трогательны. Войска, как литые, застыли на каменной брусчатке площади. В их рядах — защитники Москвы, Сталинграда и Киева, Ленинграда, Курска и Белгорода, участники штурма последнего оплота фашизма — Берлина. У каждого за плечами бесконечные дороги, отмеченные невероятным человеческим напряжением.
Выехал на площадь на коне командующий парадом К. К. Рокоссовский — бывший командир 9-го мехкорпуса, в составе которого наша 131-я мотострелковая дивизия начинала первые бои с врагом под Луцком в 1941 году. Как давно и как недавно это было…
Сотни черных знамен поверженного в боях врага брошены к подножию Мавзолея В. И. Ленина. Колонны опаленных лютой войной бойцов и командиров двинулись вперед. Гулкая поступь шагов зазвучала с такой силой, будто здесь, у Мавзолея вождю победившего народа, она вобрала вдруг в себя всю тяжесть и всю мощь многолетних атак, штурмов, прорывов и глубоких успешных наступлений на широком фронте. Началось торжество. Торжество строгое, наполненное мужеством и скорбной памятью о погибших, торжество, предупреждающее всех, кто еще безрассудно посмеет думать о нападении на нашу Родину.
СТРАНИЦЫ БЫЛОГО
Дети обвиняют
„ДОРОГИЕ БОЙЦЫ, ЗАСТУПИТЕСЬ ЗА РЕБЯТ!“
Вот уже не одно десятилетие нет-нет, да и приходит ко мне во сне детство: степное село, заброшенное среди развалин древних казахских аулов, зимняя глухая ночь, вой волков за огородами, и я — ребенок в пальтишке из маминого розового бумазейного халата, в огромных валенках — топчусь у крыльца. Утром в этих валенках на работу уходила мать, и лишь ночь была моей: с луной и волками на бесконечной снежной равнине.
Мама преподавала в школе. Когда туда же пришла и я, моими одноклассниками стали ребята из эвакуированного в Успенку Малаховского детского дома. Все мы, дети войны, хранили в раненых душах свои потери, свои лишения и свои слезы. Но наши горести меркли перед тем, что выпало на долю малаховцев. Эти дети в свои малые годы видели смерти, у них на глазах фашисты издевались над близкими, убивали матерей.
Все село старалось обогреть, накормить ребят, по возможности, растопить льдинки в детских сердцах. Прошло сорок лет, а я все слышу голос маленькой, обритой наголо, девчушки — с интонацией горького удивления: «Хлеб! Да еще с маслом!» На окраине села быстро росло кладбище — голод и горе косили и детей, и взрослых…