Каменный пояс, 1986
Шрифт:
Остановились шагах в пяти, смотрят изучающе, в глазах немой вопрос и радостная жалость.
Старшему лейтенанту Осетрову от их немоты не по себе, улыбнулся сквозь темную щетину бороды, сверкнул единственным глазом:
— Ну что вы, родные, не признаете?
И загалдели вдруг разом, заулыбались ответно, заодергивали подолы, здороваться начали, кто стеснительно руку лодочкой тянет, кто постарше, обнимать, целовать начали его, будто с неба упавшего. Старались это сделать аккуратно, чтобы раненому не повредить: еле на ногах держался парень, дорога не близкая, да все на перекладных.
Дедушка
— Буде вам, мать вашу так, издыху дайте герою!
И, верно, отступились маленько от парня, освободили дорогу, а сами со слезами, с жалобами к старшему лейтенанту:
— Колюшку-то мово помнишь поди? Убили под Киевом-городом! — это Елена Кузнецова, многодетная колхозница, обжигая горячим дыханием рядом стоящих подруг, изливалась перед Осетровым.
Анна-топтушка, прозванная так за то, что была бойка на ногу, бежит, бывало, по улице, одна нога в калош сунута, другая в сандалии, или еще смешнее: одна обута, а другая нога голая, — топчется вокруг сгрудившихся баб, заладила, как сорока:
— Дайте мне посмотреть-то, бабоньки, на него, я ведь его крапивой, никак, понужала!
Когда двинулся Саша Осетров по берегу, опираясь на совсем еще новую палку, с искусно вырезанной ручкой, бабы следом пошли, кружат вокруг да около, как пораненные птицы у теплого людского жилья, жмутся изболевшими думами к фронтовику, ломают в себе сердечную боль, крепятся духом.
В душе, может, завидовали ему, что вернулся живым, но въявь не высказывались: обидеть недолго. Вскликнула было Таисья Каменева, что вот де, мол, ты пришел, а моего Мишки нету, бабы, посуровев, так на нее глянули, что у той язык к небу прилип: не у одной у нее так-то!
Сашке Осетрову тяжело идти, останавливается часто, бабы его рассматривают, дивуются. Офицером стал, орденов да медалей полна грудь, возмужалый, в темной удали курчавых волос броские нити седины. Жалеют: без глаза парень остался, без ноги, а ведь ему и двадцати трех нету. Эхма! Сладко ли потом будет, с годами?! Пока, может, и доволен, что живой вернулся, матери в счастье, братишкам, сестренкам в радость.
Проводили бабы старшего лейтенанта до моста, наревелись досыта, нарадовались за других, а потом повернули обратно, к острову, под власть дедушки Калистрата, пашню заканчивать, на житье промышлять.
Александр Герасимов
ГОНЧАРКА
Мама Варя телом крупная, белолица, черноглаза. Волосы подстрижены коротко, с ранней паутиной седины. Как проводила папаньку на войну, работать устроилась в гончарную мастерскую.
Мастерская почти у самого Пьяного Лога, прозванного так за свой буйный характер в паводки, в распутицу. Приткнулась на отшибе села к Больничной горе окошками и стоит вот уже много лет, попыхивая дымом в лазурное небо из сушильной печи да беленых труб отопительных голландок. Летом здесь хорошо: травостои, ягодник и дикоцветье аж до самого старого кладбища. Полынный дух мешался с запахом горных цветов и, подгоняемый ветром, катился колобком по лысине Больничной горы до высоких сельских огородов и там, ожегшись о крапиву, вскидывался по переулкам в улицы,
Зимой мастерская горбится под тяжестью снежных сугробов, дрожит от ветра и холода. Далеко видно в ночи пять окошек, освещенных керосиновой семилинейной лампой. Мама Варя готовит к дневной смене глину. За день надолбит ее, мерзлую, натаскает, а уж ноченьку всю топчет ногами. Ходит по кругу от краев к середине, мнет посиневшими от холода пятками неподатливый пласт, старается, чтоб не пропустить камешек или там галечку какую, чтоб мастер потом не выговорил, чего доброго.
К тому, верно, и мяли босыми ногами эту глину, чтобы учуять ненужную примесь.
Ходит мама Варя по кругу, а следом, не отставая, — маленький, купленный этим летом, козленок, он взбрыкивает ножками и на ходу острыми зубами хватает потеплевшую и влажную глину.
Ночь на дворе звездная, с покосившейся набок луной, с ковшами Малой и Большой Медведицы. По-нашему — ночь баская. Но тяжело на душе у мамы Вари. Где-то идет война, и в село накатывает горе в виде листков-похоронок или писем от друзей-товарищей.
Маме Варе только тридцать этой зимой исполнилось, а высохла так, что годов на десять-пятнадцать выглядит старше. Да и одна ли она так-то...
А круг глины расплывается под ногами вширь. Он занимает уже всю вторую половину избы. Еще немного, и мама Варя закроет готовый сырец влажным половиком, чтобы не засох к смене, и начинает новый замес.
На исходе ночи, с клубами зимнего холода, в избу входит Егор Минеев, старший над гончарным производством. Он в латаном-перелатанном полушубке, в новых, поскрипывающих на морозе лаптях, портянки намотаны до самых коленок, толсто. Оборки крест-накрест аккуратно идут вокруг ноги в обхват, надежно. Рыжая бородка его в толстом слое инея, карие глаза добрые, с располагающей лукавинкой.
Перво-наперво голичком по новеньким лаптям пройдется, не торопясь, ласково, будто хром первосортный протрет, сбросит одежину и уж только потом в горницу, к маме Варе здороваться идет.
— Ну, здравствуй, Петровна, — скажет, и по ручкам, — все топчешься, значит? — Жалел маму Варю и уважал за безотказность в работе и веселый нрав. Да и собой она ладна же была, холера черноокая! Старый мастер пошаливал немало в молодости, да что было, то прошло. Эхма!
Вскорости приходили остальные мастера: маленький, плюгавый Петя Лобачев, с большой дынеобразной головой, Матвей Грязнов, старик за семьдесят, с упругим взглядом зеленых глаз, весь в волосьях, большой, могутный. Приходила и Тоня-Сухоня, тощая, как лутошка, мастеровое дело переняла от отца, лучшего гончара района.
Так в восемь рук начиналась работа. Садились за гончарный круг затемно, когда луна, скатившись с горы Варяжки, дотлевала у крайней избы и лишь волчий вой нарушал ташинский сон.
Налаживая первый колобок глины на заласканный руками гончарный круг, Егор Минеев как-то с надрывом охнул:
— Ох уж эти волчищи, бес знает, откуда и приперло их. В колхозе «Новый Свет» прошлой-то ночью голов с полста нарушили. Додумались ведь, ироды, окошко на ферме разбить. Через него и влезли. Ишь, выводят с обжорства-то.