Каменный убийца

Пенни Луиза

– Глупо с его стороны, – сказал Финни. – Он был таким добрым и щедрым ко всем другим, но только не к своим детям.

– Вы так думаете? А я вам скажу, что думаю я. Да, отец сказал Чарльзу Морроу, что нужно опасаться следующего поколения, и Чарльз в это поверил. Его собственное глупое решение. Но сыновья склонны верить отцам. И потому Чарльз принял еще одно решение. На сей раз мудрое. Я думаю, он решил дать детям нечто иное, другое богатство, не деньги. Что-то такое, что они не смогут растранжирить. В то же время на жену и друзей он денег не жалел, осыпал их подарками.

Гамаш

слегка поклонился Финни, который кивком подтвердил, что этот жест не остался незамеченным.

– Он решил не подпускать детей к деньгам. Вместо этого он одарил их любовью.

На плохо выбритом лице Финни дернулись жилистые мускулы.

– Вы знаете, он много думал о богатстве, – сказал Финни. – Был в некотором роде одержим этим. Он пытался понять, что дают ему деньги. Но так по-настоящему и не понял. Для него только стало ясно, что без денег он был бы несчастен. Но хотите честно? – Финни повернул свое опустошенное лицо к Гамашу. – Он был несчастен и с деньгами. К концу он ни о чем другом и думать не мог. Достаточно ли у него денег, не пытается ли кто-то украсть их у него, не промотают ли их дети? Разговоры с ним стали скучнее некуда.

– И тем не менее вы сидите здесь и ведете подсчеты.

– Это верно. Но я делаю это частным образом и не ущемляю ничьих прав.

Гамаш задумался, так ли оно на самом деле. Теперь, когда Джулия мертва, арифметика этого человека стала куда занятнее. Убийство Джулии вполне можно рассматривать как ущемление чьих-то прав.

– Итак, из собственного ли несчастья или из мудрости, Чарльз Морроу решил, что на его детей прольется не золотой дождь, а дождь его любви, – продолжил старший инспектор.

– Вы знаете, Чарльз учился в Университете Макгилла. Играл в их хоккейной команде «Мартлеты Макгилла». – Финни помолчал, чтобы придать этим словам больший вес. – Он рассказывал детям об этих играх, но говорил им о тех случаях, когда упал на льду, или не сумел принять пас, или был впечатан в бортик. Обо всех тех случаях, когда он оказывался не на высоте. Он хотел внушить детям, что в ошибках нет ничего ужасного, ничего страшного.

– А они не любили ошибаться? – спросил Гамаш.

– Большинство людей не любит ошибаться, но дети Морроу – как никто другой. А потому они никогда не рисковали. Рисковать была склонна только одна из них – Мариана.

– Четвертый ребенок, – сказал Гамаш.

– Вообще-то, да. Но из всех них Питер был самым чувствительным. У него душа художника и темперамент банкира. Когда человек в таком конфликте с самим собой, жизнь у него нелегкая.

– Вечером перед своей смертью Джулия обвинила его в лицемерии, – вспомнил Гамаш.

– Боюсь, что они все такие. Томас – полная противоположность Питера. Душа банкира, но темперамент художника. Эмоции придавлены. Вот почему его музыка такая педантичная.

– И безрадостная, – подхватил Гамаш. – В отличие от игры Марианы.

Финни ничего не сказал на это.

– Но я вам не сообщил самое интересное про мартлета, – сказал Гамаш. – Его всегда изображают без ног.

Старик невнятно замычал, и Гамаш подумал, уж не мучает ли его боль.

– Скульптор

Пелетье присовокупил к статуе Чарльза Морроу мартлета, – продолжил Гамаш. – Такую же птичку нарисовал для отца и Питер.

Финни кивнул, вздыхая:

– Я помню этот рисунок. Чарльз очень дорожил им. Всегда держал при себе.

– Этому же научилась у него Джулия, – сказал Гамаш. – Чарльз держал при себе то, что ему дорого, то же самое делала и его дочь. Она всюду возила с собой пачку писем. Они кажутся безобидными, даже приземленными, но для нее они служили защитой, доказательством того, что ее любят. Она доставала их, перечитывала, когда чувствовала себя покинутой всеми, а это, мне кажется, случалось нередко.

Питер сказал, что у них у всех была своя броня, и эти письма были броней Джулии. Стопка благодарственных записок.

– Я знаю, что Чарльз был вашим лучшим другом, но вы меня извините за то, что я скажу. – Гамаш сел так, чтобы видеть лицо старика, хотя разгадать его выражение было почти невозможно. – Хотя вы и говорите, что он любил своих детей, непохоже, чтобы они питали к нему ответное чувство. У месье Пелетье создалось впечатление, что никто особо не скорбел по Чарльзу Морроу.

– Вы все еще плохо знаете Морроу, да? Вы думаете, что знаете, но это не так. Иначе вы бы никогда этого не сказали. – Финни произнес это тихим голосом, без озлобления, но упрек был очевиден.

– Я лишь цитировал скульптора.

Над пристанью с жужжанием носились стрекозы.

– У мартлета есть одно свойство, – сказал Гамаш.

– Какое?

– Знаете, почему его всегда изображают без ног?

Финни хранил молчание.

– Потому что он летит на небеса. Легенда гласит, что мартлет никогда не касается земли, он все время в полете. Я думаю, Чарльз Морроу именно это и хотел дать своим детям. Он хотел, чтобы они умели летать. Чтобы они обрели если не небо, то хотя бы счастье. «Я вырвался из мрачных уз земли», – продекламировал Гамаш. – Вы цитировали стихотворение «Высокий полет» при нашем первом разговоре.

– Любимые стихи Чарльза. Во время войны он служил в морской авиации. «Пустился в пляс на крыльях серебра». Прекрасно.

Финни оглядел озеро, лес, горы. Открыл рот, потом закрыл. Гамаш ждал. Наконец Финни заговорил:

– Знаете, вы очень похожи на отца.

Эти слова прозвучали – пролились в мир, соединились с золотистым рассветом, посылающим свои лучи через собирающиеся облака на воду и на пристань, согрели их лица. Эти слова слились со сверкающей водой, прыгающими насекомыми, бабочками, птицами, шелестящими листьями.

Арман Гамаш закрыл глаза и вошел вглубь тени, в длинный дом, где обитали все его воспоминания, весь его жизненный опыт, где ждали его все, кого он когда-либо знал, все, что он когда-либо делал, думал или говорил. Он дошел до самого конца, до одной комнаты. Дверь в нее была закрыта, но не заперта. В эту комнату он никогда не осмеливался войти. За дверью чувствовалось не зловоние, не темнота, не стоны ужасной угрозы. А что-то гораздо более пугающее.

Из-под двери пробивалась полоска света.