Камера смертников
Шрифт:
Или взять машину и отправиться за город – бродить среди берез и сосен, слушать шум ветра в ветвях и долго глядеть в небо, наблюдая за медленно плывущими облаками, отыскивая в них сходство с животными или людьми. Хотелось, наконец, поругаться с кем-нибудь – яростно, до сипоты, до хватания за грудки...
Хотя почему с кем-нибудь? Алексей Емельянович Ермаков точно знал, с кемему хотелось ругаться, не выбирая выражений и даже в качестве самого веского аргумента пустив в ход кулаки. Но нельзя!
Последний доклад у наркома о работе специальной
Брезгливо поджимая узкие губы и щуря глаза за холодно поблескивавшими стеклышками пенсне, нарком молча слушал доклад, изредка делая пометки на лежавшем перед ним листе бумаги. Изловчившись, докладывавший стоя генерал Ермаков сумел разглядеть непонятные закорючки – скоропись, стенография, или буквы неизвестного ему горского языка? Что означали эти заметки?
Потом нарком долго вертел в руках карандаш, поглядывая на свои закорючки, а присутствовавшие ждали его слов, почти физически чувствуя, как давит на плечи повисшая в кабинете тишина: казалось, любой звук расколет ее, подобно внезапному взрыву, вызвав непредсказуемые последствия. И офицеры затаили дыхание, боясь неосторожным вздохом или покашливанием привлечь к себе внимание.
Наконец нарком заговорил. Веско, привычно кривя в улыбке губы и быстро обегая внимательным взглядом лица всех находившихся в кабинете. Пальцы его рук то сплетались вместе, словно сойдясь на горле врага, то расходились в стороны, как будто желая дать тому возможность втянуть в себя еще несколько глотков воздуха перед концом, чтобы продлить мучение.
С уст наркома легко слетали фамилии, имена, воинские звания людей, на которых, по его мнению, а скорее всего, не только по его, следует обратить самое пристальное внимание тем, кто включен в состав особой группы.
Он давал программу действий, заранее указывая тех, на кого должно пасть подозрение, и спорить с ним либо возражать было бессмысленно и небезопасно: это Ермаков уже не только понял, но и хорошо знал. Нарком не терпел возражений и отличался крайней злопамятностью, ничего не забывал и не прощал – ждал годы, но добивался своего.
Сейчас, вернувшись в свой кабинет, генерал раздумывал над тем, как быть, что можно сделать, поскольку самые худшие опасения уже получали подтверждение.
Желание уйти, убежать, поехать за город, бродить по улицам – все это так, минутная блажь, а вот драться! Но не кулаками, нет, ими немногого сможешь добиться, а своими знаниями, работой, опытом, помноженным на опору на честных людей, искренне преданных делу. Один в поле не воин – старая пословица верна, но поле битв разведок изобилует заранее приготовленными противником волчьими ямами и засадами, края его сокрыты мраком и туманами, а идти по нему хорошо, лишь ощущая рядом верное плечо.
Нарком жаждет власти еще большей, безграничной, внушающей животный страх и заставляющей остальных падать ниц и дрожать. Для этого он готов пойти дальше
Да, теперь можно с полным основанием сказать, что боялся Ермаков не зря – названы имена, очерчен страшный круг. Но время еще есть: нарком не любит спешить, сегодня он пустил пробный шар, проверяя реакцию подчиненных, проследил за выражением их лиц и глаз. Наверняка он так же делал не только здесь, но и в самых высоких сферах – иначе не решился бы на такое.
Возможно, первоначально круг имен был значительно шире, и его пришлось скорректировать, несколько сузив, но не исключено, что все наоборот: круг после беседы «наверху» только расширился – круг тех, кого теперь проверят особо тщательно.
И непременно найдутся желающие отличиться, отыскать «червоточинки», услужливо поднести их наркому. Но на это опять же нужно время, а он, Ермаков, должен использовать его по-своему – отвести подозрения от невиновных, пока этот круг не приобрел жесткость стальной западни, из которой уже никому не вырваться. Сколько у него осталось времени, какие сроки поставил себе нарком для завершения своейоперации? Неизвестно...
Взгляд упал на письменный прибор каслинского литья, который напомнил об Урале, куда улетел Волков.
Позвонил Козлов и по своей обычной привычке попросил разрешения зайти.
– Заходи, – вздохнул еще не отошедший от своих невеселых мыслей Ермаков.
Через несколько минут появился Николай Демьянович с неизменной синей папкой в руках. Поглядев на него, генерал отметил, как сдал тот за последнее время: под глазами появились мешки, резче обозначились морщины у глаз, кожа на лице словно бы истончилась и приобрела сероватый оттенок.
«Нервничает, – подумал Алексей Емельянович, – но виду не хочет подавать, крепится. И спит мало. Хотя кто сейчас много спит? Поговорить бы нам друг с другом открыто, обсудить создавшееся положение, да вряд ли он пойдет на откровенность. Могу ли я на него положиться, первым начав разговор? Или, может быть, не говорить прямо, обойтись намеками, некими иносказаниями? Подполковник неглуп, поймет, о чем речь».
– Мы проанализировали расписание поездов, – сев к столу, раскрыл папку Козлов. – Проверки машин на дорогах пока ничего не дают, вражеская агентурная станция не обнаружена.
– Так, а почему именно поезда? – прищурился генерал.
– Во время проверок на автомобильных дорогах службой пеленгации зарегистрирован очередной сеанс связи немецких агентов со своим радиоцентром, – спокойно пояснил подполковник, – а на основе анализа расписания движения поездов и примерного места работы вражеского передатчика, продолжающего перемещаться во время сеанса, наметился кое-какой круг.