Камера
Шрифт:
В дальнем конце коридора хлопнула дверь, послышались неторопливые и уверенные шаги. За решеткой камеры выросла фигура Пакера.
– Адвокат уже здесь, Сэм. – Он снял с пояса наручники. Кэйхолл поднялся с койки, поддернул боксерские трусы.
– Который сейчас час?
– Чуть больше половины десятого. А в чем дело?
– В десять у меня прогулка.
– Или она, или встреча с адвокатом. Выбирай. Размышляя, Сэм оделся в красный спортивный костюм, вставил ноги в резиновые тапочки. Процедура одевания не отнимала у сидельцев Скамьи много времени.
– Могу я пойти
– Посмотрим.
– Она мне необходима.
– Знаю, Сэм, знаю. Шевелись.
– Мне без нее нельзя.
– Ясное дело. Как и всем остальным. Постараюсь что-нибудь придумать.
Кэйхолл провел расческой по прядям сальных волос, приблизился к умывальнику. Пакер терпеливо ждал. Сэму хотелось переброситься словечком с Джей-Би, но Гуллит уже спал. Большинство заключенных Семнадцатого блока сразу после завтрака предпочитали погрузиться в сон. Наблюдательный Пакер давно уже вычислил, что средний сиделец пребывал в состоянии сна от пятнадцати до шестнадцати часов в сутки: ему не мешали ни жара, ни холод, ни включенный за стеной соседа телевизор.
Сегодняшнее утро было непривычно тихим. Негромкое жужжание вентиляторов не нарушал ни один человеческий голос.
Подойдя к решетке, Сэм повернулся к сержанту спиной, сунул в узкую щель кисти рук. Когда Пакер сцепил его запястья наручниками, Кэйхолл сделал два шага, согнул колени и взял с постели окончательно отредактированный документ. Сержант кивнул невидимому стражу, тот нажал кнопку. Дверь камеры поползла в сторону.
При перемещении по коридорам ноги заключенных обычно соединяли довольно короткой металлической цепочкой, и имей Пакер дело с более молодым сидельцем, он бы ни минуты не сомневался. Но Сэм? Куда бежать немощному старику? Подхватив Кэйхолла под локоть, Пакер вывел его из камеры. В сопровождении еще одного охранника они подошли к массивной железной двери. Сержант повернул в замочной скважине ключ, потянул тяжелую створку на себя. За перегородкой комнаты для посетителей сидел Адам. Пакер снял с Сэма наручники.
Адвокат и его клиент остались наедине.
* * *
Адам внимательно прочел документ. Пробегая глазами текст во второй раз, он сделал на полях несколько пометок; местами стиль изложения вызывал улыбку. Ему приходилось видеть и более наивные строки, выходившие из-под пера маститых юристов. Язык Сэма отличался пафосом, к которому так любят прибегать восторженные студенты-первокурсники. Там, где можно было обойтись одним словом, Кэйхолл использовал шесть. Его латынь приводила в ужас. Отдельные параграфы вообще не имели смысла. И все же для непрофессионала работа могла считаться почти безукоризненной.
Состоявший изначально из двух страниц документ превратился в четырехстраничный. В тексте Адам обнаружил всего три опечатки.
– Героический труд, – сказал он, кладя листы на стол. Сэм пустил к потолку струю дыма. – Но, по сути, это то же самое соглашение.
– По сути, оно чертовски отличается от твоего, – поправил Кэйхолл.
Адам просмотрел свои пометки.
– Из текста следует, что тебя волнуют пять моментов: губернатор, книги, телевизор, отказ от услуг адвоката и свидетели
– Меня волнует куча вещей. Ты же перечислил только безоговорочные требования.
– Еще вчера я сказал, что с книгами и телевизором помочь тебе ничем не смогу.
– О'кей. Дальше.
– Формулировка отказа от услуг юриста впечатляет. Ты считаешь себя вправе в любое время и без всяких объяснений выставить меня за дверь, даже не меня, а вообще всякого представителя “Крейвиц энд Бэйн”.
– В последний раз мне потребовалось много сил, чтобы избавиться от этих еврейских выродков. Хочу подстраховаться.
– Резонно.
– Мне плевать, резонно это, по-твоему, или нет. Данный пункт не подлежит обсуждению.
– Ясно. И представлять твои интересы могу только я.
– Совершенно верно. Никто, кроме тебя, пусть и в руки не берет мое дело. Хватит с меня иудеев, понял? То же относится к черномазым и женщинам.
– Слушай, Сэм, мы же договорились называть их чернокожими.
– О, прости, ради Бога. Тогда речь должна идти об афроамериканцах, иудоамериканцах и женоамериканцах. Мы с тобой будем ирландоамериканцами и плюс белыми мужеамериканцами. Если тебе потребуется помощь фирмы, постарайся общаться лишь с германоамериканцами или италоамери-канцами. Примем в расчет условия Чикаго и допустим некоторое количество выходцев из Польши. Грамотно, а? Вполне в духе межэтнической культуры и политкорректности, так?
– Как тебе угодно.
– Уже легче.
Адам поставил на полях документа галочку.
– Я приму твои требования.
– Еще бы. Если действительно хочешь работать. Только держись подальше от нацменов.
– Исходишь из того, что им не терпится встрять?
– Я ни из чего не исхожу. Мне осталось всего четыре недели, и провести их я хочу с людьми, которым могу доверять.
Адам еще раз прочел третью страницу соглашения. Судя по тексту, Сэм Кэйхолл намеревался единолично отобрать двух свидетелей, что будут присутствовать при исполнении приговора.
– Мне не совсем понятен пункт о свидетелях.
– Все очень просто. Если дело дойдет до газовки, то в соседней комнате посадят около пятнадцати человек. Поскольку придут они туда из-за меня, я имею право выбрать хотя бы двух. Инспектор, американец ливанского происхождения, между прочим, подыщет остальных. Обычно среди писак устраивают нечто вроде лотереи, чтобы определить, кто из этих хищников своими глазами увидит процесс превращения жертвы в падаль.
– Тогда зачем этот пункт?
– В числе тех, кого выбирает казнимый, то есть в данном случае я, всегда был адвокат.
– И ты не хочешь делать меня свидетелем.
– Угадал.
– Полагаешь, я горю желанием присутствовать?
– Я ничего не полагаю. Всем известно, что адвокаты ногти грызут от нетерпения посмотреть, как их клиент вдыхает в себя веселенький газ – когда другого бедняге уже не остается. Им непременно нужно попасть в объективы, полить слезы и покричать о справедливости.
– По-твоему, мне тоже?
– По-моему, нет.
– Так зачем же?
Сэм подался вперед, лицо его оказалось в двух дюймах от зарешеченного окошка.