КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК

Орлов Владимир Викторович

То есть он заранее был готов поощрить в себе бунтовщика. Пусть даже обреченного. Известно, чем заканчивались бунты Стеньки или Емельяна. И тем не менее. И тем не менее.

Полы, полы! Главное, самому быть в соответствии…

Привел себя в соответствие. Полагал, что для разнообразия впечатлений Татьяна Игоревна собралась заняться любовью в запущенной холостяцкой квартире. И понял, что рад этому.

Но Татьяна Игоревна явилась в деловом костюме и сообщила сразу, что охранник ее посидит на кухне, не скучать же ему на улице, а они обговорят с Соломатиным дела, связанные с подготовкой к процедуре, но недолго, - у нее сегодня еще три бизнес-встречи. И пусть Соломатин подумает, куда они поедут забавляться после процедуры и тут он должен удивить ее, выбрав на карте место, всякими нашими нуворишами не засиженное и не загаженное. В голове Соломатина сейчас же возникло: «остров Тумамоту», но что это за остров такой и где он находится, Соломатин вспомнить не смог.

– Книг у тебя много, и вижу, есть редкие, - сказала Татьяна Игоревна.
– Это хорошо. Я уважаю

людей читающих. Теперь посмотрим твой гардероб.

Осмотрела быстро. И осталась недовольна.

– Черт-те что! Придется выбрать день и самой подобрать тебе наряды. Особенно ко дню процедуры. И вроде у твоей приятельницы есть вкус и были деньги. Кстати, а ты ведь, Андрюшенька, нарушил договоренности. Встретился с Елизаветой. Да, я обещала тебе не дуться, если вы возобновите с ней отношения… дружеские… но это когда-нибудь потом, через годы. Но чувствую, что зря обещала. Мне это неприятно. Я рассердилась на тебя. Ну ладно, ладно. Ворчу, ворчу. Подойди ко мне.

Соломатин подошел к ней, она обхватила его руками, языком раздвинула его губы, руки его сдвинула на свои ягодицы, так они и стояли минут пять, дышали жарко, пока Баскакова не застонала сладостно и не оттолкнула от себя Соломатина.

– Нет. Все, мне надо быть в сборе. Приходится ехать.

Чмокнула Соломатина в щеку, подошла к окну, достала зеркальце, принялась восстанавливать цвет губ.

– Так что возьми атлас мира и подбери место для нашего уединения… - успела произнести.

Лучше бы она не подходила к окну. Лапы кактуса Эдельфии сразу же стали свирепо-огромными лапами зверя, мохнатыми и когтистыми, одна из них подтянула к себе женщину, другая же вцепилась ей в лицо. Соломатин бросился высвобождать Баскакову, но толку от его усилий не вышло никакого. На крики хозяйки, от боли, от ужаса, из кухни прибежал, прилетел охранник, отшвырнул Соломатина, наверняка, посчитав его обидчиком и извращенцем, но понял, кто истинный негодяй, отодрал все же лапы зверя от женщины. Соломатин, подымаясь с пола, увидел, что лицо Татьяны в крови, а левого глаза ее и вовсе вроде бы нет, стал набирать номер «скорой помощи», но был остановлен охранником: «Отставить! У нас свои врачи!». В руке охранника тут же оказался пистолет, он явно был намерен пристрелить кактус, но Баскакова прошептала: «Не надо… не его вина…», пистолет был направлен на Соломатина, но Баскакова смогла произнести: «И его не надо… к врачам… глаз… глаз…» и, похоже, потеряла сознание. Охранник подхватил хозяйку на руки и поволок ее из квартиры вниз, к машине.

Уже вечером Соломатину позвонил адвокат Баскаковой Портнягин и сообщил, что контракты, и предварительный, и генеральный - брачный, расторгаются по их же условиям, и завтра он явится к Соломатину вместе с нотариусом в десять утра для подписания необходимых бумаг. Вам полагается компенсация, добавил, адвокат, и скорее всего это будет некая недвижимость.

«Но не более пятисот тысяч, ни Европой больше…» - вспомнилось Соломатину сказанное в доверительном кабинете на даче Тишиного Банкира. Ну и какая же такая недвижимость?

Адвокат Портнягин и нотариус Семенович выглядели клишированными сорокалетними клерками. В руках адвоката была крупная картонная коробка, перевязанная красными лентами. Он поставил ее на стул у стены. Сели за письменный стол. Адвокат перекладывал бумаги из папки, зачитывал пункты из них, брачный контракт и вовсе не упоминался. Главным же поводом для разрыва контракта предварительного было нанесение тяжкого телесного повреждения либо самим Соломатиным, либо одним из его сообщников, приведшего к увечью. Голова Соломатина болела, он молчал, в споры не вступал, молча подписал и бумаги.

– В этой коробке, - сказал адвокат, - и находится компенсация за расторжение отношений с госпожой Баскаковой, некая недвижимость, ценность которой определена особенностями нынешнего случая и оговорена в пункте 19-ом контракта.

Адвокат и нотариус ушли, а Соломатин никак не мог развязать красный бант. Коробка была не тяжелая, но и не совсем легкая. Наконец, Соломатин разодрал бант и увидел на дне коробки обещанную недвижимость - четыре здоровенных бурых ломтя хозяйственного мыла.

Соломатин долго сидел бездумно, потом вскочил, отрезал, чуть ли не отпилил от вонючего ломтя кусок, вскипятил чайник, бросил в пивную кружку мыльный огрызок, плеснул на него горячую воду и полил кактус (а тот уже втянул в себя звериные лапы) бурой жидкостью.

60

Во второй половине марта дни вышли теплые и с дождями.

Черный снег во дворах растаял, а кое-где стали зеленеть и травинки. Изошла блинами и гуляньями масленица. Год назад Соломатину пришлось в застолье у старика Каморзина заниматься сравнением блинов, изготовленных на молоке, кефире и пиве, заворачивать в блины печорскую навагу и подносить ко рту соленые грузди, политые сметаной. Как давно это было! Сто веков назад! Тогда еще ковыляли по Земле динозавры, на лету проглатывали бабочек (или кого там?) птеродактили, и искореженная бочка «Бакинского керосинового товарищества» валялась в дачном гараже все того же Каморзина. Где теперь, эти динозавры и птеродактили? Где теперь взлетевшая в небеса бочка? Один лишь кактус, присмиревший будто бы, стоял на подоконнике и пах хозяйственным мылом, а иногда по неизвестным причинам и вымершим одеколоном «Шипр».

Соломатин все чаще, а потом и чуть ли не каждый день как бы невзначай заводил с Павлом Степановичем Каморзиным разговоры о его супруге и девицах, о их здоровье и процветании, в особенности его

будто бы интересовала старшая, Александра, Сандра, в надежде, что та сообщит ему что-либо о Елизавете и даже вдруг и передаст ему новую записку от Лизы. Нет, никаких сведений от Александры и уж тем более записок от Елизаветы он не получал. Павел же Степанович поначалу удивлялся интересу Соломатина, но потом, видимо, посчитал, что напарника вполне возможно пристроить в женихи дочери (школу она уже закончила и маялась бездельем), хотя бы в будущие. Это Соломатина, естественно, насторожило, и он свои вопросы с интересами прекратил. Но однажды сам Каморзин, а явился он в Брюсов переулок обиженно-взволнованный и мрачный, разоткровенничался и выложил Соломатину свои досады. Оказывается, эти девочки-припевочки устроили бунт на корабле. Заявили, то есть речь держала Александра, а младшие сидели рядом и сопели, так вот заявили, что, мол, у них есть сомнения, истинный ли он их отец, они и на него не похожи, куда благороднее на вид, и друг на друга не похожи, будто все от разных отцов, и потребовали открыть им правду. Пришлось призывать в свидетели жену, Фаину Алексеевну, и рассказывать девицам об особенностях появления каждой из них на свет. Соломатин знал, что Фаина Алексеевна - химик-технолог, но теперь выяснилось, что работала она на предприятии, схожем по профилю с Баковским заводом резиновых изделий, известных всему населению Отечества. В пору обвалов, кризисов и лавинных конкуренций и предприятию Фаины Алексеевны приходилось быть хитрым на выдумку. Каких только расцветок и форм не были запущены в производство изделия, обещавшие сладостный и безопасный секс - и с павлиньими хвостами, и с крокодиловыми зубьями, и с клювами беркутов и красноголовых дятлов, по имени желна. Но новые виды изделий требовали испытаний, и по фамильно-технологической воле Фаины Алексеевны, как и в прежние годы, в испытатели был определен Павел Степанович. Давние испытания проходили успешно, хотя и мешали семейному счастью. А тут, видимо, из-за устаревшего оборудования и нетерпеливого желания угодить заказчикам, то есть из-за спешки, трижды, правда с временными интервалами, случились аварии, в результате чего и появились на свет и Александра, и Машенька, и Полина. Но как говорится, нет худа без добра. А то, что они не похожи друг на друга ликами и цветом волос, скорее всего можно было бы объяснить жанровыми особенностями испытываемых изделий. Позже Каморзин сообщил Соломатину, что девочки несколько дней походили расстроенными, но потом, видимо, примирились со своей долей и более бунтовать не намерены. Но это было уже в мае.

Иногда Соломатину все же звонили Здеся Ватсон, писательница Клавдия и Тиша, жена Банкира. Любезничали, снова интересовались, из-за чего он осиротил их общество и что у них случилось с Лизанькой. «Не сошлись во мнениях…» - бормотал Соломатин. Именно от них Соломатин узнал об усовершенствовании облика Мадам Рухлядь. Дамы фыркали, ехидничали, видно, что радовались. Естественно, они, особенно Тиша - эта и сама по себе, и от своего Кролика, - знали о секретах Баскаковой и Соломатина, но в своих ехидствах этих секретов не касались. Мадам Рухлядь то ли попала в автомобильную аварию, то ли неосторожно каталась на горных лыжах в Яхроме, и была покорежена. Глаз у нее, правда, не вытек, но операцию делать пришлось, и не в Москве, а где-то под Римом. Чинили ее лицо и хирурги-пластики, и теперь она даже вроде бы помолодела, но в ночных светских весельях появляться стала реже.

А потом Здеся Ватсон, писательница Клавдия (у той вышел роман «Оборванки и лыжницы») и Тиша звонить Соломатину перестали.

Соломатину жилось скучно. Иногда ему даже хотелось, чтобы явился Ловчев-Сальвадор и вынудил его предпринять какие-либо действия. Не являлся Сальвадор. Однажды Соломатин столкнулся на Кузнецком Мосту с подполковником Игнатьевым и из короткого разговора понял, что он подполковнику неинтересен, не нужен даже и как свидетель, все, что требовалось следствию выяснено, но главный фигурант, увы, пребывает в неприкосновенности. Да, бывший мелкий фарцовщик Суслопаров возлежал нынче на кучевых облаках. В светской хронике Соломатин наблюдал его рядом с тонюсенькой балериной, украшенной серьгами графини Тутомлиной, изумруды на платиновой подкладке… Соломатин обрадовался бы теперь и будоражному пройдохе Ардальону Полосухину, но пропал куда-то и Полосухин. Будто бы стараясь возобновить к себе интерес Полосухина, Соломатин на манер энкавэдешников тридцать седьмого года устроил в своей квартире обыск-погром в надежде отыскать все же среднекисловскую шкатулку, а в ней - и нечто возможно могущее дать ему чудесные силы. Опять поглядывал при этом на кактус Эдельфию, не подскажет ли тот своими иглами место клада, носил горшок с ним по комнатам, коридору, в туалет его таскал. Ничего не подсказывал подлец, а только пускал в разных помещениях бурые мыльные пузыри. И пузыри эти Соломатину ничего не открыли. Отыскал он лишь собственные грязные носки под диваном, хорошо хоть без дырок, давно пропавшие ножницы, два билета в зоопарк (эти-то откуда?) и малиновые трусы одной из временных (лет пять назад) подруг. Павел Степанович Каморзин давно не спрашивал его о своем презенте, и теперь Соломатин не выдержал и сообщил напарнику о вчерашних изысканиях. Каморзин задумался, переносицу почесал и сказал: «А знаешь, Андрюша, а не выбросил ли ты ее в тот день в ящик с мусором? Настроение у тебя было поганое, ты ворчал и кривился, и когда мы относили бочку за дом, ты что-то швырнул в ящик, так мне показалось. Я тогда не поверил в то, что ты швырнул шкатулку, обиделся бы… Но раз ты все перевернул дома и не нашел, стало быть, так и было… Переулок у нас такой… Вот и сам Сергей Александрович бочку…»