КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
«Пошли бы они подальше!
– рассердился он.
– Через неделю еще съезжу!» И пошагал к автобусной остановке. Но ему стало жалко впустую изведенного времени, он подумал: «Надо было зайти во двор. У них главные двери и кнопки - во дворах». Парадные входы с мраморами и зеркалами, известно всем, привлекательны для злодеев и корыстных чиновников, а население раздражают. Соломатин быстро сыскал тот самый дом, но ни во дворе, ни на улице не имелось теперь ни вывесок «Бельфонд», ни хлястиков, ни вытачек в витринных окнах. Улица была явно та же, но называлась она, если верить визитной жестянке, улицей Амангельды. Прохожие и даже милиционеры, выслушав недоумения Соломатина, смотрели
– волновался Соломатин.
– За углом и налево…» - «Блин! Какая нынче практика в дурдомах! Недолеченных выпускают в город!».
«А Елизавета?
– уже в метро думал Соломатин.
– Что это было в Столешниковом? Мираж? Голографическое оживление копии существа? Или материализация неких моих дурацких мыслей и соображений?…»
«Ничего, - пообещал Соломатин, - они еще дождутся…»
Кто «они» и чего дождутся, Соломатин разъяснять себе не стал.
Дома он открыл «Желтую книгу».
В списке московских улиц, переулков, проездов и тупиков улица Епанешникова все же числилась.
25
В мастерской на Сретенском бульваре у себя на столе Прокопьев обнаружил заявку: «Н.Д. Уместнова, табакерка, табурет». Мастерская выполняла не только заказы, порой долговременные, всяческих учреждений, фирм или даже музеев (вспомним четыре стула Прокопьева, уваженные комиссией Кремлевского дворца), но и с вниманием относилась к просьбам отдельно существующих москвичей. Естественно, мастера не гнушались работами для души, «на сторону», но выгодными оказывались для них и заказы, учитываемые бухгалтерией. К ним как раз и относилась заявка госпожи или сударыни Н.Д. Уместновой.
А Прокопьева позабавило или даже растрогало сочетание слов - табакерка, табурет. Он повторял их про себя: «табакерка, табурет, табакерка, табурет, табурет и табакерка…» Мелодия какая-то выстраивалась с ударными звуками. Иногда выходило: «Табукерка, табарет, табукет и табаретка…» Получалось нечто волшебное, манящее.
Прокопьев спустился к приемщицам. Его интересовал табурет. Починкой табакерок в мастерской занимались нередко, а вот табуретов на его памяти сюда не приносили. Табуретка оказалась малой, детской, совмещалась некогда с ночным горшком. В сиденье ее имелась откидная крышка, слева и справа от нее были выжжены лунки, заполненные разноцветными стеклышками. Лунки и стеклышки образовывали слова (угадалось Прокопьеву): «Сиди детка» и «Для тебя табуретка». Угадалось, потому как многие стеклышки были выщерблены. Поломали одну из ножек табурета, и целесообразная крышка болталась на одном шурупе. Несомненный умелец, отметил Прокопьев, соорудил трон для любимого чада. Но теперь в предложенном ему для починки предмете мебели Прокопьеву почудилась некая насмешка. Уже не выпевалось волшебное: «Табакерка, табурет…» Кстати, табакерка была ценная, музыкальная, двадцатых годов девятнадцатого столетия, немецкой работы, из тонкой хорошей стали, механизм ее был попорчен и над ней предстояло покорпеть.
Чаще Прокопьев принимался восстанавливать вещи, не знакомясь с их хозяевами. Иные же штучки возбуждали любопытство и желание поговорить с владельцами. Вот и теперь Прокопьев не прочь был бы побеседовать с Н.Д. Уместновой. Попросил
Заказчица появилась через день. Прокопьев спустился к ней и понял, что беспокойство или волнение, вызванные заявкой, не были лишними. Уместнова оказалась той самой девицей Ниной, представленной ему в закусочной в Камергерском Николаем Софроновичем Агалаковым, завлекшим его в беседу о Тайницкой башне.
– У вас есть какие-то вопросы ко мне?
– поинтересовалась Уместнова.
– Сергей Максимович, - представился Прокопьев.
– А вы…
– Нина Дементьевна… Просто Нина…
– Очень приятно, - сказал Прокопьев.
– Всегда полезно выслушать пожелания заказчиков. К тому же табурет ваш своеобразный, не укладывается в нашу тарифную сетку, и следует уточнить оплату починки.
– Какие цены будут назначены, - сказала Нина Дементьевна, - такие будут уплачены деньги. Проблем нет. А если вам интересны истории табакерки и табурета, могу о них рассказать.
– Интересны, - сказал Прокопьев.
– Но здесь неуютно, а на бульварах сейчас хорошо.
– Что ж, - кивнул Прокопьев, - можно и на бульваре.
День был светлый, безветренный, чрезвычайно благоприятный для жизни. Владелица табурета и табакерки выглядела прекрасно, джинсы обтягивали все, что надо, да и зеленая кофта ничего не скрывала, напротив, подчеркивала все округлости и возвышения. Прохожие мужики на Нину Дементьевну оглядывались.
За Сретенскими воротами на спуске от дома Демьяна Бедного к Рождественскому монастырю было указано на скамейку. Присели.
– И никакого подвоха вы не ощущаете?
– спросила Нина.
– Какого подвоха?
– удивился Прокопьев.
– Нет. Я так, - сказала Нина.
– Никакого подвоха и нет. Я иногда болтаю, что ни попадя. Мне иногда хочется задирать собеседника. Вот и вас сейчас. Вы ведь меня узнали?
В свой приход с Агалаковым, в визитной карточке названным держателем домов и галер и действительным членом Венецианских академий, в закусочную Нина Дементьевна была в каскетке. Нынче же ее голову украшала красная фетровая кепка с наушниками.
– Конечно, я узнал вас, - сказал Прокопьев.
– Тогда в Камергерском вашим спутником был сделан намек, будто вы знаете о чем-то существенном во мне. А теперь вы написали заявку на мое имя.
– В свое время. В свое время я вам открою, - торопливо заговорила Нина.
– Вы хотели узнать историю табуретки. И почему мне захотелось привести ее в порядок. Ничего странного в этом нет. Но нет и ничего возвышенного. Обычная семейная история. Прадед, конюх, между прочим, по профессии, смастерил для своего любимого сынишки, то есть моего деда. Если познакомимся поближе и заинтересуетесь, покажу фотографии. Ну и так далее. Все детишки нашей семьи посидели на этой табуретке. В том числе и я, извините за подробности. Может, вы сейчас представите картину, и я вам стану неприятной. И в калечении ее, в выламывании стеклышек я приняла участие. Теперь мне стало стыдно. Нет, детей у меня нет. Увы. Но я намерена их иметь. От порядочного человека. А мне уже двадцать четыре.
При этих словах рассказчица сняла кепку, и прямые светлые волосы упали на ее плечи, стекли на спину.
– Яркое вы создание, - искренне сказал Прокопьев.
– И как вы за несколько месяцев из… простите… несчастной замарашки, явной на вид неудачницы, превратились в создание цветущее? Золушкина история, может быть?
– Я вас не понимаю, - нахмурилась Нина.
– Ну как же, - сказал Прокопьев.
– Это ведь вы как-то в Камергерском подсели к нам за столик, выслушали телефонный выговор и разрыдались.