КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
– Да что он у тебя делал-то бы?
– Как что! Как что!
– воскликнул Мельников.
– Его немой Пуговицын присутствовал бы во всех сценах, и именно все сцены от того вышли бы столь же значительными, как и знаменитая финальная.
– По-моему, ты все это теперь придумываешь, - в задумчивости произнес Симбирцев.
– А прежде ты ни про какого Пуговицына не ведал и не думал.
– А хоть бы и теперь!
– все более воодушевлялся Мельников.
– Осознай, какое смелое решение! Никому в голову такое не приходило. Даже Мейерхольду! Только мне. Ну и еще, конечно, самому Николаю
– Да просто Сергей!
– вздрогнул Прокопьев. Произнесение звуков далось ему нелегко, он ощущал себя онемевшим персонажем.
– Вот, вот! Что вы-то скажете о значении в «Ревизоре» немого квартального?
– Я… Я и не думал… - растерянно заговорил Прокопьев.
– Я и не помню, что Пуговицын есть в «Ревизоре»… Но по-моему вы, Александр Михайлович, все очень убедительно разъяснили…
– Вот, Николай, вот! Простой-то человек как все чувствует! Ты - смеешься, а он - понимает!
– Мельников разулыбался, он, похоже, гордился теперь Прокопьевым, будто достойным своим адептом.
– Мастер - золотые руки! Кстати, а как обстоят дела с моим диваном и креслами? Я ведь звонил вам…
– Вы звонили, - кивнул Прокопьев.
– Мы договорились, что я зайду к вам вечером в среду. Я заходил. Но дверь мне не открыли.
– В доме была одна собака, - вспомнил Мельников.
– Она мне не открыла…
– И правильно сделала!
– одобрил собаку Мельников.
– А то пришлось бы и в вас исправлять пружины!
– Но ведь мы с вами договаривались, - произнес Прокопьев почти резко.
– Да! Да!
– героем «Разбойников» Шиллера принялся вышвыривать из себя слова Мельников, укор Прокопьева явно не понравился ему.
– Да, я просил вас оказать услугу! Но в среду вечером тени мастеров прошлого заставили меня отвлечься от ваших пружин!
И рука Мельникова словно бы отбросила от себя диванные пружины.
– Хорошо, будем считать - моих пружин, - сказал Прокопьев.
– Шура!
– возликовал Симбирцев.
– Ты как птица скопа над речным простором. Паришь в небесах над людьми!
– Ты бестолочь и пошляк, Николай!
– воскликнул Мельников.
– Ты ввел меня в раздражение Пуговицыным, а теперь изводишь пружинами! Я не могу… Тебе стоит швырнуть в лицо перчатку с вызовом!
Мельников вскочил и понесся из закусочной. Симбирцев рассмеялся, произвел рукой некое движение, как бы одобряющее Прокопьева и его пребывание на Земле, и степенно последовал за попечителем Теней.
– А не вызовет ли он его теперь на дуэль?
– тихо сказал Прокопьев, ни к кому не обращаясь.
– Из-за Пуговицына и моих пружин…
– Кто кого?
– удивилась кассирша Люда.
– Мельников Симбирцева…
– Ой! Ой!
– воскликнула Люда, но чувствовалось, что соображение о дуэли вызвало в ней радость.
– Для них же деньги не отменили! Какие могут быть между ними дуэли? Это Васек Касимовский норовит перебить гуманоидов. Я ему устрою! Каков! Кафе и без кассирш! Ну ладно, без денег! Но как же без кассирш-то? Водила отчаянный!
А в закусочную тем временем вошел знакомый Прокопьеву Арсений Линикк, объявивший себя днями назад печальным Гномом Телеграфа.
– Сенечка
– обрадовалась Люда.
– Душка ты наш!
Прокопьев уважал людей обязательных, сам старался держать слово, а потому действия достопочтенного Александра Михайловича Мельникова породили в нем недоумения. Впрочем, ему ли судить о загадках натур из поднебесий искусства? Но то, что он уже не пойдет починять диван и два кресла, обитые кожей, он постановил. Даже если Александр Михайлович извинится перед ним и станет рассыпать бисер, он в его дом не пойдет. Деньги? Ну и что деньги? Митя Шухов, тот, в нынешнем случае и виду не подал бы, взялся бы возрождать диван с креслами, но вряд ли владелец мебели получал бы потом от нее удовольствия и комфорт.
– Я присяду рядом с вами?
– спросил Линикк.
– Конечно, конечно!
– сказал Прокопьев.
– О чем речь!
Закуской к водке Линикком был выбран бутерброд с красной икрой.
– Это я теперь такой маленький, - объявил Линикк, - а еще совсем недавно я был девяносто метров в длину, двадцать в ширину и восемь в высоту…
Прокопьев все еще был в соображениях о дискуссии Мельникова с актером Симбирцевым (высокомерие Мельникова к ремеслу пружинных дел мастера его уже не знобило, дело определилось и рассеялось). Но неужто приятели и впрямь могут затеять дуэль или просто разругаться, продолжал гадать Прокопьев, и оттого слова Линикка о каких-то метрах в высоту и длину всерьез воспринять он не смог. Но Линикк будто бы ждал сострадания, и Прокопьев пожелал возразить.
– Какой же вы маленький! Ну по нынешним временам рост у вас небольшой. Метр шестьдесят три, на взгляд. Но в плечах и в теле вы - атлет. На Олимпиаде в штанге вы все медали могли бы отнять у турок. И усы у вас гренадерские.
Линикк слов Прокопьева вроде бы не расслышал, вздохнул, отпил водки, укусил бутерброд и, помолчав, спросил:
– Вы хотите знать, где теперь Нина и что с ней?
– Какая Нина?
– Прокопьев чуть ли не испугался.
– И зачем мне знать о какой-то Нине?
Линикк с минуту внимательно смотрел в глаза Прокопьева.
– А что вы так волнуетесь?
– сказал Линикк.
– Если вы не помните о какой-либо Нине и ничего не хотите о ней знать, стоит ли вам волноваться?
– Я и не волнуюсь… - стал утихать Прокопьев.
– Нисколько не волнуюсь…
«Нет, надо положить конец походам в Камергерский, - повелел себе Прокопьев.
– Нелепости одна за другой. Деньги отменили. Мельников отчитал, будто я виноват в его затруднениях. Теперь Нина фантомная… Конечно, солянки здесь хороши, но ведь и в иных местах они, наверное, есть…»
– От пола до потолка здесь сколько метров?
– спросил Линикк.
– Метров пять… - предположил Прокопьев.
– Да, пять метров.
– Вот, - сказал Линикк.
– А каким существовал я? Девяносто метров на двадцать и восемь в ширину!
– Какие же у вас тогда были усы?
– удивился Прокопьев.
– А-а-а!
– махнул рукой Линикк.
– Какие полагались. И все нутро мое завезли из Германии. Поверженной. В сорок восьмом. Прошлого века. Потом, понятно, заменили многое. А теперь у нас хозяева - паучки из сети-паутины. Меня же расписали в Гномы…